Едва Сонби запела про себя эту песенку, как веки ее покраснели и слезы неудержимым потоком полились из глаз. Эту песенку пели, чтобы рассеять гнетущее настроение, чтобы веселее было работать, но на Сонби она подействовала противоположным образом. У Сонби было такое ощущение, словно ее тело бросили в кипящий котел и переворачивают. В горле пересохло, сердце сильно стучало, ноздри горели, глаза жгло. Будь ее воля, повалилась бы она прямо на месте, отдохнула бы хоть несколько минут, и, возможно, полегче бы ей стало.
Сколько раз, заслышав шаги надсмотрщика, Сонби порывалась сказать, что плохо себя чувствует и не сможет доработать смену, но лишь плотнее сжимала губы. Она и раньше при встречах с надсмотрщиком всегда вот так же сжимала губы, а уж как заболела — и вовсе никогда слова не промолвила. Теперь Сонби ясно было, что ее болезнь не обыкновенная простуда. Ее все больше и больше беспокоили красные прожилочки крови в мокроте, когда она откашливалась. «Надо бы сходить завтра в больницу», — подумала она и подсчитала деньги, записанные на книжке. Вот уже скоро год, как Сонби работает на этой фабрике. За вычетом расходов на питание, на обувь и прочие мелочи у нее накопилось за это время три иены и пятьдесят сэн. Так что если пойти в больницу, то, пожалуй, еще занимать придется. «Да стоит ли тратить на мою болезнь три иены? Может быть, приму лекарства на одну иену, да и поправлюсь?»
Сонби посмотрела на огромные часы, висящие на противоположной стене, — десять минут третьего! В пылающей груди Сонби еще оставалась слабая надежда дотянуть до конца смены. Опять оборвалось и болталось несколько нитей. Она связала концы и оглянулась — не видел ли это надсмотрщик. И вдруг все перед ней поплыло, она пошатнулась, при этом правая рука ее скользнула в котел.
— А! — вскрикнула Сонби и мгновенно отдернула руку. Сгоряча Сонби даже не почувствовала боли, рука онемела и повисла как мертвая.
— Здорово обварила? — услышала она рядом с собой голос.
Сонби подняла голову — спрашивал рабочий, принесший ящик с коконами. Он живо напомнил ей Чотче. Роняя слезы, Сонби покачала головой. Рабочий растерянно постоял возле нее и пошел. Будь это раньше, стыд превозмог бы боль и Сонби ни за что не показала бы своих слез чужому мужчине. Но сейчас, когда все тело болело, руку жгло, она не испытывала никакого стыда. Наоборот, ей хотелось бы пожаловаться этому рабочему. Если бы это был Чотче, Сонби, не стесняясь, прильнула бы к нему своим измученным телом. Она лизнула нестерпимо горевшую руку и покосилась на уходившего рабочего. Но слезы, застилая глаза, мешали разглядеть его лицо. Нечего было и думать доработать эту ночь. Она посмотрела на часы и решила отпроситься.
Вдалеке неясно, словно тень, маячила фигура надсмотрщика, и Сонби собиралась с духом. Вот он как будто повернул к ней. Она приготовилась открыть рот, но тут подступил кашель, в груди захрипело, заклокотало, и она порывисто приложила руку ко рту. Сквозь пальцы хлынула алая кровь. Сонби рухнула на пол.
Чотче томился от безделья в комнатушке, похожей скорее на пещеру, чем на человеческое жилье. Для него, который раньше работал чуть ли не каждый день, сидеть вот так, сложа руки, было ни с чем не сравнимой мукой.
Он вынужден скрываться, поэтому товарищи подбрасывают ему кое-какие деньжата. Так он и перебивается. Раньше ему не приходилось особенно много раздумывать, зато теперь, сидя день-деньской без дела, каких только дум он не передумал! Особенно часто вспоминал он в эти дни Синчхоля.
Он неоднократно узнавал о Синчхоле от Чхольсу, но все это были вести не из приятных. «Хорошо бы выйти поскорее и опять рука об руку работать, как прежде», — размышлял он. И снова перед глазами вставало шествие, направлявшееся на остров Вольми, изумленное лицо Сонби. Если это была Сонби, они непременно когда-нибудь встретятся. Да, ведь еще вчера ночью собрался он пойти к Чхольсу — узнать новости с текстильной фабрики. Сейчас он загорелся нетерпением и вышел на улицу.
Чхольсу оказался дома.
— От товарищей из Сеула новость о Синчхоле узнал, — сообщил он упавшим голосом.
Чотче вскинул голову и широко раскрыл свои и без того большие глаза.
— Дело прекращено, он на свободе... — продолжал Чхольсу. — Причина — идейный поворот.
— Поворот?..
Чотче машинально повторял его слова и не знал еще, верить ему или нет. Какая-то тяжесть сдавила ему грудь.
— Друг, — сказал Чхольсу, заметив его состояние, — отступничество Синчхоля не такое уж сверхнеожиданное событие. Таковы уж эти образованные. Не то что мы. Говорят, — продолжал он, — Синчхоль, едва вышел из тюрьмы, сразу на работу в Маньчжурию укатил... Да еще, говорят, подцепил очень богатую девицу.
— В Маньчжурию?.. Богатую девицу?..
Это известие сразило Чотче.
В это время со двора послышались дробные, торопливые шаги, и дверь распахнулась. Оба они вскочили — на пороге стояла Каннани. Чхольсу смутился. Каннани прерывисто дышала и в первое мгновение не могла вымолвить слова.