Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Народу умирало много, но раненых прибывало еще больше. Только успевали убрать трупы, как поступала новая партия раненых. Классные комнаты и палатки во дворе были переполнены. Не хватало места даже в соседних крестьянских домах и сараях. Многих пострадавших размещали во дворах, под открытым небом. И начальная школа в Хэсака не являлась исключением. Во всех прилегающих к Хиросиме городах, поселках и деревнях школы приспосабливались под госпитали и, судя по всему, были переполнены. Возникла необходимость перебросить часть раненых в более отдаленные районы, чтобы в какой-то степени обеспечить их медицинской помощью и кровом.

— Слушайте срочное сообщение, — повторял санитар. — Каждый, кто хочет отправиться в Сёбара, пусть заявит об этом. Поднимите руку все, кто способен самостоятельно доехать поездом до Сёбара! От Хэсака до Сёбара поезд идет три часа.

— Кто хочет поехать в Сёбара? — вторила ему женщина из Лиги защиты родины. — Все, кто способен добраться поездом, поднимите, пожалуйста, руки. От Хэсака до Сёбара три часа езды.

Лежавший на спине Иватакэ приподнял кончиками пальцев опухшие верхние веки и уперся взглядом в потолок. Он ясно различал прожилки на потолочных досках и решил, что вполне способен без чьей-либо помощи добраться до станции. Сомкнув глаза, он поднял руку. Слабость была так велика, что кисть поникла, как перешибленная.

Все остальные были в нерешительности.

— Бросьте издеваться над нами, — сказал кто-то возле Иватакэ. — Я вот хочу поехать, да не могу.

«Кто это такой? — заинтересовался Иватакэ. — В каком он состоянии?»

— Кто хочет — пусть едет, а мне и здесь хорошо, — послышалась рядом ворчливая скороговорка.

— Я еду, — раздался чей-то выкрик.

«Хорошо бы добраться живым до Сёбара», — подумал Иватакэ. Если уж умирать, то не в поезде. Ведь Сёбара — его родной городок, там он родился. К тому же начальник Сёбарского отделения Первого Хиросимского военного госпиталя профессор Фудзитака — его односельчанин. Он окончил тот же университет, только раньше. Фудзитака — человек строгий, но отзывчивый. «Уж мази-то он для меня не пожалеет, — решил Иватакэ. — Нельзя упускать случай». Он попытался поднять не одну, а обе руки. Но ему пришлось левой рукой подхватить правую, иначе она упала бы на одеяло.

— Можешь опустить руки, — услышал Иватакэ.

Опустив руки, он приподнял кончиком пальца верхнее веко и увидел, что санитар прикрепил к его ремню бирку. Иватакэ привстал и взглянул на нее. На бирке черной тушью было написано: «Едет в Сёбара».

— Когда отправление? — спросил он у санитара.

— Как только выясним, сколько желающих. Сбор во дворе.

Наступило время обеда. Принесли нечто непонятное: то ли жидкую кашу, то ли суп. Есть — вероятно, из-за высокой температуры — совершенно не хотелось. Иватакэ выпил только чашку чая.

В три часа дня был объявлен сбор. В школьном дворе, где стояла нестерпимая вонь от лежавших штабелями мертвых тел, собралось не менее шестисот человек. Выстроившись в колонну по одному, пострадавшие двинулись по тропинке между рисовых полей к станции. Иватакэ шел, поочередно поднимая то правое, то левое верхнее веко. Вид у всех был самый плачевный. Казалось, это тянется длинная процессия привидений.

Взбираясь на холм перед станцией, Иватакэ почувствовал нестерпимую жажду. Он обратился к старухе, стоявшей у входа в свой дом по правую сторону дороги:

— Дайте, пожалуйста, напиться.

Старуха без всякого отвращения взглянула на распухшие щеки и обожженные губы Иватакэ и пошла в дом, тихо бормоча:

— Он хочет пить... Ах, бедняга!.. Он хочет пить.

Вскоре она вернулась с большой чашкой на подносе. В чашке была не вода, а холодный крепкий чай.

 

«Мы сели в поезд, — вспоминает Иватакэ, — и к вечеру были уже на станции Сёбара. Грузовик отвез нас не в отделение госпиталя, а в школу. Нас поместили в классной комнате второго этажа на полу. Все было точно так же, как в начальной школе Хэсака. К тому времени, когда я наконец отыскал себе место на полу, я уже не сознавал, что со мной и где я. Вечером температура поднялась еще выше, озноб усилился. Язык и губы не слушались меня. Я не мог издать ни одного звука. Смутно припоминаю, что в ту ночь объявляли воздушную тревогу.

За время болезни я трижды терял сознание. В первый раз — сразу после взрыва. Во второй раз — когда после утомительной поездки на поезде мы прибыли в школу в Сёбара. И в третий — в первой декаде сентября, когда у меня началось то, что теперь называется лучевой болезнью, и я несколько дней находился между жизнью и смертью. Естественно, что в это время я не мог ясно воспринимать все происходящее и мне было трудно наблюдать за симптомами и течением болезни.

Утром девятого августа температура понизилась, и я постепенно начал приходить в сознание. В этот день военный врач сделал обход и дал указания санитару. С тех пор как я перенес бомбардировку, меня впервые осмотрел врач, но он не счел даже нужным прибегнуть к помощи стетоскопа.