Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Все у меня — голова, лицо, шея, спина, руки, пальцы и даже уши — было обожжено. С запястий слезла кожа, а спина, как мне говорили, напоминала говядину, только что не торчали наружу ребра. Позднее я узнал, что при взрыве выделилось тепло температурой в несколько тысяч градусов.

Санитар смазал мои ожоги какой-то жидкостью, напоминающей пикриновую кислоту, наклеил на спину марлевую салфетку примерно в один квадратный фут. На этом он посчитал свою миссию законченной и перешел к следующему пациенту. Да и чего можно требовать от санитаров, когда на их плечи свалилось сразу несколько сот раненых? О такой роскоши, как вежливость и внимательность, не могло быть и речи.

На следующий день, десятого августа, санитар пришел сменить марлю. Когда он начал отдирать салфетку, я невольно закричал от боли. От тяжести моего тела, жара, всевозможных выделений марля прилипла всей своей поверхностью. Санитар отдирал ее снизу, и я из-за нестерпимой боли, упираясь руками в пол, приподнимался все выше. Наконец руки мои подогнулись, я с воплем рухнул на пол, а марля осталась у санитара. Метод нехитрый, но чрезвычайно болезненный. Не обращая внимания на выступившую кровь, санитар с помощью кисточки смазал мне спину лекарством и наклеил новый кусок марли. Затем он прошелся кистью по моему лицу, шее, рукам и пальцам и перешел к следующему человеку. Такое лечение при всей своей выносливости я с трудом мог выдержать. Здесь, в Сёбара, пострадавшие тоже умирали один за другим, и их трупы сразу же выносили наружу. Санитарам помогали женщины из Лиги защиты родины. Они убирали за пациентами, выносили судна, но делали все это молча, стараясь не раскрывать рта из-за наполнявшей все здание нестерпимой вони.

К вечеру послышалось, будто кто-то зовет меня.

Я приоткрыл глаза. Стоявшая рядом со мной женщина громко выкрикивала:

— Есть здесь Иватакэ? Иватакэ, отзовись!

Я узнал голос жены. Откликнуться у меня не было сил, и я, с трудом преодолевая боль, приподнял левую руку.

Оказывается, жена уже давно меня разыскивала. Вначале она отправилась в Хиросиму и выяснила, что меня направили в Хэсака. В Хэсака ей сказали, что я в Сёбара, и вот наконец она меня нашла. Мое лицо так изменилось, что даже собственная жена не узнала».

 

К дневнику Иватакэ было приложено несколько страничек, написанных его женой, вероятно, по просьбе человека, интересовавшегося чудесным исцелением Иватакэ. Сигэмацу прочитал и эти записи, надеясь, что они могут оказаться полезными.

 

«— Иватакэ, Иватакэ! Отзовись! — закричала я, входя в переполненную ранеными комнату сёбарской школы.

Никакого ответа.

И вдруг я увидела приподнятую руку. Так я нашла своего мужа. Его лицо изменилось до неузнаваемости, правое ухо закрывала марля, приклеенная липким пластырем.

Я обратилась к главному врачу, давнишнему знакомому мужа, с просьбой перевести его в другую комнату. Иватакэ перевели в комнату на двоих.

Пятнадцатого августа, как раз в день окончания войны, у Иватакэ резко подскочила температура, он еле дышал, но, к счастью, со следующего дня жар начал постепенно спадать. Тяжелое состояние и плохое обслуживание вынудили меня перевезти мужа в отделение клиники моего старшего брата Хосокава в Футю. (К этому времени всем пострадавшим разрешили уехать в любое место.) За большие деньги я наняла грузовик. Мы сели в кабину рядом с шофером, который закрыл нос марлевой маской, чтобы не чувствовать смрада, исходившего от моего мужа. Наконец мы прибыли в Футю. Иватакэ держал себя молодцом, а я едва-едва передвигала ноги от усталости.

Мужа немедленно положили в отделение клиники Хосокава, а наутро у него обнаружились явные признаки лучевой болезни. Останься он хотя бы еще на день в Сёбара — не было бы уже его на белом свете. Вспышка началась не потому, что муж отчаялся, потерял надежду на выздоровление, которая его поддерживала. Симптомы лучевой болезни проявлялись периодически, и последнее их проявление совпало с переездом в клинику Хосокава. Не удивительно, что лежавший в одной комнате с мужем в Сёбара господин Нагасима скончался в тот самый день, когда мы добрались до Футю, хотя его состояние было значительно лучше.

В Футю мы пробыли всего два дня и две ночи, затем переехали в деревню Юда, где находилось центральное отделение клиники Хосокава. Потом мне рассказали, что двери палаты, где лежал Иватакэ, более десяти дней держали открытыми настежь, чтобы выветрилась вонь.

В деревне Юда выращивают белые персики — знаменитый сорт «ниияма». Я дважды покупала по два пуда этих персиков и кормила ими Иватакэ. У него были повреждены корни зубов, губы распухли, весь рот воспалился, поэтому он мог есть только жидкую пищу. Я натирала на терке целую тарелку персиков, туда же разбивала два-три яйца, и этой кашицей кормила Иватакэ. И как же я радовалась, когда он съедал все до последней крошки, стараясь одержать верх над болезнью! Не прошло и месяца, как он съел все четыре пуда персиков.