Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Лаодин слушал Ван Лаосаня молча, опустив глаза. В голове у него гудело. «Неужели я стану нанимать работников? — думал он. — Ведь я сам восемнадцать лет пробатрачил!»

Выйдя на улицу, Лаодин вспомнил, как в свое время тот же Ван Лаосань старался изо всех сил угодить помещику, скупая для него землю. Вспомнил он также о том, как сам гнул спину на помещика. Во время уборки хозяйские надсмотрщики не спускали глаз с батраков, а работать надо было от зари до зари. Ван Лаосань стоял тут же, обмахиваясь веером... Сун Лаодин плюнул со злости:

— И родился же такой на свет! Как только его земля носит!

Лаодин шел медленно вдоль деревни и в конце концов пришел в поле. Прямо перед ним рядами высились скирды соломы. Он огляделся и подумал: «Мне бы прикупить эти несколько му земли, а на будущий год посмотрим, у кого скирды будут больше». И он представил себе скирды, которые непрестанно растут, множество людей, работающих в поле... На поле Чжан Шуаня наоборот — скирды становятся все меньше и меньше... Тут Лаодин вспомнил, что у Чжан. Шуаня полон дом детей. Вот они бегут к отцу, эти худые, изможденные дети... Он резко повернулся и пошел домой.

Сюлань со свекровью пекли на кухне лепешки и оживленно беседовали. Лаодин услышал, как сноха сказала:

— У нашего отца замашки старые...

— Да разве он не о вас заботится! — возмутилась старуха. — Ведь он одной ногой уже в могиле. Как же ему не беспокоиться о вас?

— А нам не надо, чтобы о нас беспокоились, — засмеялась Сюлань. — Сейчас мы в бригаде взаимопомощи, а на следующий год вступим в кооператив, если его организуют, и будем обрабатывать землю машинами. Тогда нам не придется думать о куске хлеба.

У Лаодина при этих словах даже усы торчком встали от гнева. Он думал, только сын у него неслух, а оказалось, и сноха не лучше.

Когда за обедом Сюлань принесла еду, Лаодин сделал вид, что не замечает ее.

— Ешь, отец, а то все остынет! — сказала ему Сюлань.

Лаодин притворился, будто не слышит, а немного погодя сказал жене:

— Не буду я обедать! Пойду на рынок, там поем мяса!

Он схватил со стола несколько лепешек и, задыхаясь от гнева, крикнул:

— Разве не для вас я все это наживал? Весь век тянул лямку, а теперь я же и не хорош!

Глаза его метали молнии, а Сюлань едва сдерживала смех, отвернувшись к стене.

Лаодин в самом деле отправился на рынок и закусил там, но не мясом, а бобовым сыром с пампушками.

5

У Лаодина и Дуншаня была одна общая черта характера: чем больше они сердились друг на друга, тем с большей злостью работали, но за целый день могли не обмолвиться ни единым словом.

Дуншань обещал людям дать весной телегу попользоваться, Лаодин же наотрез отказался, и отец с сыном поссорились. Они не разговаривали друг с другом целых десять дней, хотя Лаодин грозился выдержать характер, по крайней мере, полмесяца.

Как-то под вечер, когда Дуншань с партийного собрания вернулся домой, Лаодин задавал корм быкам. Старик сделал вид, что не замечает сына, и продолжал заниматься своим делом.

— Отец! — неожиданно обратился к нему Дуншань. — А не засеять ли нам поле горохом после уборки хлеба?

Лаодин растерялся — он никак не ожидал, что сын с ним заговорит, — и взглянул на него. Дуншань улыбался. Улыбка была смущенной, и старик понял, что сын ищет примирения.

— Пожалуй, ты неплохо придумал! — чуть помедлив, ответил Лаодин. — На этой земле и надо сеять бобовые.

Лаодин уселся посреди двора на камне, на котором женщины обычно стирали белье. Ему почему-то показалось, что сын уже согласен на покупку земли, и он нерешительно произнес:

— Ты еще молод и не понимаешь, как важно для нас прикупить этот небольшой участок. Ведь земля для крестьянина — это все. А я пока не могу выделить тебе и брату даже по восемь му. Вот и ноет у меня сердце... Ну чего ты боишься? Никто обо мне дурного не скажет. Не все же есть черные лепешки. Пора и о белых подумать! Да что там говорить! Если каждый год засевать пшеницей еще несколько му, хлеба будет по горло.

— А у нас и сейчас хлеба хватает, — заметил Дуншань и опустился на корточки.

— Хватает-то хватает! Но пусть лучше его будет побольше.

Чувствуя, что отца не переубедить, Дуншань заговорил об урожае.

— Как ты думаешь, — спросил он, — сколько мы соберем зерна на восточном поле?

— Да не меньше тысячи триста — тысячи четыреста цзиней[14], — прикинув, ответил Лаодин.

Дуншань знал: если сказать отцу, что у других хлеба лучше, тот лопнет от зависти. Тем не менее он не удержался:

— У Линь Вана в этом году соберут с каждого му по целому даню[15]. А у крестьян из бригады взаимопомощи на всех девятнадцати му пшеница во какая ядреная! Колос в колос! Да и выше нашей на целую четверть.

От таких речей Лаодину всякий раз становилось не по себе. Так было и сейчас. Он крякнул и сказал:

— Не пожалеешь удобрений — земля тебе сторицей воздаст. Поле не прислужник в храме, которому таскают подношения, и все без пользы.

— Это верно, только мы ничем не удобряли землю, — быстро проговорил Дуншань. — Весной надо бы истратить каких-нибудь сто — двести тысяч юаней на удобрения — и зерна собрали бы цзиней на пятьсот больше.