Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— А кто этот парень? — В ее голове никак не укладывалось, что незамужняя девушка приехала с чужим парнем.

— Не знаю, — ответила Сонби, хотя слышала, как Окчоми только что знакомила его с отцом.

— Обед надо готовить, — сказала она.

— Обед? — удивилась бабка. — Есть ведь рисовая каша, еще, что ли, наварить? Видно, этого молодца хотят хорошенько накормить.

Сонби чистила котел и, глядя на разгоравшийся в жаровне уголь, представляла лицо Окчоми, все ее фигурку в европейском платье. Заглянула мать Окчоми.

— Эй! Поймайте-ка пару петушков да приготовьте!

— Хорошо.

Хозяйка скрылась.

Послышался легкий шорох. Сонби подняла глаза. Ласточка, покружив над кухней, взвилась высоко-высоко в голубое небо, так что виднелась лишь черная точка. Сонби легонько вздохнула.

— Двух, что ли, петушков-то велели ловить? — спросила бабка, разведя в топке огонь.

Она засмеялась, и вокруг ее глаз собрались глубокие и частые морщинки. Когда в доме резали кур, она тоже могла полакомиться, высасывая уже обглоданные косточки.

Вытирая о передник мокрые руки, Сонби выскочила из кухни. Подбежала к курятнику. Курица с кудахтаньем выбиралась из гнезда, а увидев Сонби, живо выпорхнула, подняв столбом пух и перья. Особый запах курятника ударил Сонби в нос. Она закашлялась, постояла немного и заглянула в гнездо. Только что снесенное яичко смотрело на Сонби и словно улыбалось. Сонби с радостным смехом взяла его в руки. «С этим — сорок, кажется», — прошептала она, возвращаясь на кухню.

Ю-собан, заколов двух молоденьких петушков, нес их в кухню. Увидев Сонби, он приветливо улыбнулся:

— Еще яичко прибавилось?

— Да.

И Сонби, желая хоть кому-нибудь показать это тепленькое яичко, протянула ему.

— До чего же любит она собирать куриные яйца! — сказала бабка, ошпаривая кипятком петушков.

— Бабушка, с этим уже сорок будет! — с гордостью промолвила Сонби.

— Это хорошо. Но для чего ты их копишь так усердно? — спросила старуха тихонько.

От этих слов у Сонби сжалось сердце. Но сейчас же она снова с умилением посмотрела на яйцо.

Сонби бесшумно открыла дверь кладовки, и на нее пахнуло плесенью. Заглянула в корзинку с яйцами, помещенную в глиняном кувшине. Ровненькие, одно к одному, яйца почти доверху наполняли корзинку. Она осторожно присоединила к ним свеженькое яичко.

— Сорок, — проговорила она и еще раз переложила яйцо. Луч света, проникающий в щелку, лег ей на пальцы. Сонби погладила корзинку, вышла в кухню и села возле старухи, ощипывавшей кур.

Старуха и Сонби уже приготовили обед, подали и теперь сами ели у плиты, когда вошел Токхо.

— Сонби, иди обедать в комнату.

Сонби поднялась.

— Я лучше здесь!

— Почему ты не слушаешь? Живее, будешь кушать вместе с Окчоми, — торопил Токхо.

Сонби положила ложку, но не двинулась с места. Токхо понял, что уговоры бесполезны.

— Ты что же, всегда на кухне ела? — проворчал он и ушел. Должно быть он что-то сказал там, потому что тотчас же послышался недовольный голос хозяйки:

— Эта девчонка всегда такая. Говоришь ей — не слушает. Вообще, упряма, как вол.

Сонби вспыхнула, и еда стала у нее поперек горла. Когда Сонби, управившись с мытьем посуды, пошла к себе, мать Окчоми выросла перед ней.

— Теперь хозяйка комнаты приехала. Придется тебе поместиться с бабкой или со мной.

Подошла и Окчоми.

— Пожалуйста, освободи эту комнату. Ой, что тут делается? Почему такое множество узелков? Прямо как у китайца! — засмеялась она и оглянулась на молодого человека.

Сонби покраснела до ушей. Она связывала все в один узел, а из головы не выходили слова Окчоми. Собрав пожитки, Сонби задумалась. Куда ей теперь перебираться? К хозяйке ей не хотелось, а у старухи в каморке и без того тесно. Вспомнился ей домик, где жили они с матерью, и так вдруг захотелось увидеть его. «Не знаю даже, кто там живет теперь», — упрекнула она себя и снова посмотрела на узел. Потом решительно подхватила его обеими руками.

* * *

— Фу! Ну и жара! Хоть бы ты спел что-нибудь, — обратился Карлик, прозванный так за свой малый рост, к долговязому парню и, ударив мотыгой о землю, вывернул сорняк.

Они смеялись и балагурили, в шутку величая друг друга по прозвищам.

— Гм, спеть...

— Да ну же, Оглобля, давай! Не ломайся, терпенье лопается!

И Карлик толкнул долговязого в спину. Усердно половший тут же рядом Чотче оторвался от работы.

— А ну-ка, правда, спой! А?

Карлик заморгал глазами:

— Ого! Оказывается, и этот медведь понимает в песнях.

Карлик недаром удивился. Когда Чотче трезвый, от него обычно слова не добьешься, а как выпьет, готов болтать с кем угодно. А никто не слушает — будет до ночи под нос себе бормотать.

Чотче посмотрел на Карлика и ухмыльнулся. У него привычка: всегда вместо ответа вот так ухмыляться. С горы вдруг донеслось «ку-ку». Оглобля посмотрел в ту сторону.

— Кукушка! — И вдруг загорланил, да так, что жилы на шее вздулись:

И спросил я осенью: ой, земля да камешки,
Вы меня накормите?
Коль сберу до зернышка, долг верну хозяину,
Мне-то быть ли сытому?

Песня взвилась и замерла вдали, словно погасла...