Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Попав в это жилье, Синчхоль будто опустился в погреб: в нос ударил смрад, темно так, что ничего не разглядишь, — от светильника никакого толка, да и холодно, как в леднике.

— Это товарищ Ю Синчхоль.

Не переставая жевать, обитатели квартиры приветствовали гостя.

— Мы тут втроем делим нужду, — засмеялся знакомый Синчхоля, тряхнув густой шевелюрой. — Теперь и вы с нами будете лихо хлебать!

Синчхоль смотрел на них, съежившихся от холода в одном нижнем грязном до черноты белье.

— Сегодня нам не придется голодать... Странные вещи случаются! Этот товарищ искал меня, оказывается, — объявил спутник Синчхоля.

— Интересно, что мы завтра будем есть... — проговорил круглолицый человек по имени Кихо.

— Зачем беспокоиться о завтрашнем дне?.. Живуч человек!.. — отозвался другой. — Будет день, и будет пища!

А Синчхоль все глядел на них и не знал, как решиться ночевать здесь: в этой комнате, похожей на пещеру, и местечка-то свободного не было. Да и как вытерпеть этот холод, пронизывающий, казалось, до самых костей. А с завтрашнего утра портфель Синчхоля и даже его пальто... Он понимал, что ему придется снять с себя все и отнести в ломбард. Какая-то пелена на миг застлала глаза. Действительность куда страшнее, чем он представлял ее, сидя дома, за письменным столом.

Синчхоль провел тяжелую ночь без сна. Утром он вытряхнул бумажник и протянул содержимое товарищу. Тот купил рису и дров. Один промывал рис, другой разводил огонь, и так общими силами приготовили кашу.

— Э! Сегодня у нас вполне подходящая жизнь! — Памсон[48] снова тряхнул усыпанными пеплом волосами. Синчхоль улыбнулся, глядя на довольных товарищей, и твердо решил: «Ладно, перенесу и я!»

После еды и недолгого пререкания по поводу мытья посуды каждый вымыл свою миску и присоединил ее к другим в углу на кухне.

— Слушайте, сегодня, видимо, не выходила?

Ильпхо подмигнул, указывая взглядом на дверь.

— Вчера не работала в ночь... значит, пойдет сегодня с утра. Вот увидите, — возразил Кихо.

Приятель посмотрел на Синчхоля и, понизив голос, сказал:

— Это они о соседке из комнаты напротив — красавице с текстильной фабрики. Дурни потеряли покой и жаждут посмотреть на нее, когда она будет выходить из дому...

— Эй, ты, кто это покой потерял?.. Уж если правду, не сам ли ты накалился до ста градусов?

Все ответили дружным смехом.

На другой день товарищ Синчхоля, рассудив, что вчетвером тесновато, решил переселиться в другое место и обещал приходить сюда по мере надобности.

Синчхоль стал привыкать к самостоятельной жизни: и кашу готовил, и белье себе стирал, и дыры штопал на носках. Более того: человек добросовестный и аккуратный, он принял на себя роль хозяина.

Ильпхо и Кихо, как люди, уже прошедшие через тюрьму, только посмеивались и не очень-то спешили помогать ему. Целыми днями они злословили и высмеивали кого попало: этот так-то сделал, другой этак. А уж если заводили разговор о женщинах — доставалось бедняжкам.

— Слушай, Синчхоль! Ты вчера ночью не встретился с этой красавицей?.. Она... — И они принимались рассказывать о красавице работнице.

* * *

Побренчав на пианино, Окчоми подошла к окну, полюбовалась на лунный свет, на мгновение о чем-то задумалась и вдруг спросила Сонби:

— Сонби, тебе Синчхоль в ту ночь ничего не говорил?

Сонби под окном перебирала собранные днем огурцы. Она с недоумением поглядела на Окчоми: что бы это могло значить? Окчоми вспылила.

— Ты все время притворяешься непонимающей! Куда как хорошо! Словно дурочка! — засмеялась она, не давая Сонби опомниться.

Сонби ничего не могла припомнить. Не может быть, чтобы она чего-то не расслышала. Она терялась в догадках.

С некоторых пор она сама замечала, что голова ее переполнена, как эта корзина огурцами, чем-то таким, что трудно выразить словами. Вот и сейчас она никак не могла понять Окчоми. Во всяком случае, не помнила ничего ясного и определенного, оно словно убегало от нее. Она разрезала ножом огурец и прерывисто вздохнула.

— Ну что, еще не вспомнила?

Сонби помедлила и подняла голову:

— Нет.

— Ай, какая ты! И откуда такие дурочки берутся? Право, умереть можно! Слова господина, который из Сеула приезжал прошлым летом...

— Какие слова господина?

— Да что же это такое! Ты что, взаправду дура? Ох, не могу. С тобой разговаривать — все равно что корове молитву читать!

Окчоми отвернулась, вновь ударила по клавишам и запела какую-то печальную песню. Сонби пристально глядела на нее и слушала. Эта песня словно смеялась, глумилась над Сонби. Ее руки, белые как мел от лунного света, слегка задрожали.

— Эй, Сонби! Зажги-ка лампу! — закричала мать Окчоми, входя в дом.

Сонби вздрогнула и встала. Теперь голос матери Окчоми постоянно заставлял тревожно сжиматься ее сердце; она вся съеживалась: вдруг хозяйка начнет браниться? Вдруг скажет: «Ах ты, тварь, убирайся вон!»

И тревога ни на минуту не оставляла ее.

— Не надо, мам, мне так больше нравится, достаточно лунного света... — попросила Окчоми. — Что делать при лампе-то?.. Ах, мама, лучше бы мне умереть!

Мать зашаталась, услышав эти слова. Ее дочь хочет умереть!