Избранные произведения. Том 4

– Это ложь, ложь, Джагфар! Если тебе что-нибудь наговорили, так это всего лишь грязная сплетня! – с глубокой горечью говорила Гаухар. – Наберись терпения, я всё тебе объясню.

– Не надо, не трудись. Ты мне уже не один, десять раз рассказывала. И я всё верил тебе. Да вот обжёгся на этом доверии. Теперь я никому уже не верю. Спасибо, добрые люди открыли мне глаза.

Джагфар, как бывалый игрок, не сразу выкладывал карты на стол, а по одной. Теперь уже ясно – кто-то насплетничал ему. Обычно Джагфар не так доверчив к людям, но уж если поверит чему, то разубедить его очень трудно. Гаухар давно это знала. С дрожью в голосе она спросила:

– Кто открыл тебе глаза? Уж не Дидаров ли Исрафил?

– Это неважно. Со временем я и сам мог бы додуматься.

– Джагфар, не верь лживым словам чужих людей, – чуть не со слезами просила Гаухар. – Я верна тебе, всегда была верна…

Джагфар перебил:

– Помолчи! Сказал – не верю ни одному твоему слову, значит, не верю.

Объяснения длились целый вечер. В конце на разный манер повторялись одни и те же утомительные фразы: «Я тебе больше не верю!» Или: «Это ложь, клевета!»

Гаухар в первый раз ночевала в родном доме как в чужом. Не раздеваясь, не ложась в постель, она сидела недвижимо на краю кровати, ничего не видя, уставилась куда-то в угол. Если бы её спросили: «Что ты надумала? К какому пришла решению?» – она ничего не сумела бы ответить. Она не спала, но и не бодрствовала, её состояние походило на неглубокий обморок – мысли недвижимы, голова как бы одеревенела. Надо же случиться такому, чтобы родной, близкий человек, которому ты веришь безгранично, за которого, если придёт такая минута, готова жизнь отдать, этот человек, ещё вчера являвшийся твоей опорой, – вдруг стал чужим, неузнаваемым, враждебным. Нет, это ужасно, это невозможно, этому нельзя поверить.

Светало очень медленно. В спальне, между двумя кроватями, на тумбочке, всё ещё мерцала лампа. Чем ярче разгоралось утро, тем тусклее светила лампа. Наконец матовый абажур её превратился в мертвенный круг. Неузнаваемо померкло и лицо Гаухар: веки опухли, на щеках выступила желтизна, в уголках губ залегли глубокие морщинки.

Джагфар крепко спит. Надо бы разбудить его. Да, да, ещё минута-другая – и Гаухар разбудит. Ей и самой скоро в школу идти. Но как она пойдёт с таким истомлённым, безжизненным лицом! Ведь каждый поймёт с первого взгляда – что-то случилось с ней. И от ребят не скроешь разбитости своей. Они не умеют притворяться, делать вид, будто ничего не замечают. Обязательно спросят: «Гаухар-апа, вы нездоровы?» Даже в этом случае она была бы не способна обмануть ребят. Но ведь и правды не скажешь… Какой-то странный звук послышался в комнате. Гаухар вздрогнула. Неужели это она простонала?

Где-то за домами показалось солнце. Оно не принесло облегчения Гаухар: ломит виски, в голове шум, путаница.

Она едва поднялась с кровати, побрела на кухню. Умылась, поставила на плиту чайник с водой.

Проснулся и Джагфар. Не глядя на жену, ни слова не сказав ей, умылся, причесался перед зеркалом, молча ушёл из дому, не дожидаясь чая.

Гаухар недолго постояла в опустевшей кухне, не зная, что делать, затем погасила плиту. Каждое лишнее движение причиняло ей физическую боль. Но надо всё же переодеться, привести себя в порядок.

На улице ей казалось, что все прохожие только на неё и смотрят – одни с жалостью, другие со злорадством. Гаухар ни разу не подняла голову, пока не вошла в школу. Но и там ей не стало легче. Конечно, и учителя, и ребята только и делали, что всматривались в её лицо. Она, не медля ни минуты, взяла в учительской журнал, направилась в класс.

Гаухар делала всё, как и в обычные рабочие дни: заставляла учеников читать и писать, потом собрала у них тетради, продиктовала задание на дом. На переменах заходила в учительскую, о чём-то разговаривала с коллегами. Но всё это делал за неё кто-то другой. Хорошо ещё, что сегодня ей не встретилась Фаягуль Идрисджанова. Возможно, Гаухар не удержалась и бросила бы ей в лицо что-нибудь оскорбительное. Конечно, учителя спрашивали: «Что с вами?» Она отвечала обычной в подобных случаях фразой: «Что-то нездоровится». Всё ещё надеясь на какое-то чудо, – вдруг спадёт с души тяжесть, – она никому не пожаловалась, как ей тяжело. Она не хотела думать, верят ли люди, что ей нездоровится, или видят её притворство. То и другое ей было безразлично. Кое-как закончив последний урок, она поспешила домой.

Напрасно торопилась. Дома пусто, неприютно.

Она не помнит, долго ли тянулся этот вечер. Джагфар пришёл опять очень поздно. По привычке Гаухар встретила его, как всегда: вскипятила чай, поставила на стол ужин.

Джагфар не прикоснулся ни к еде, ни к чаю. Молча разделся и лёг в постель.

Гаухар долго одиноко сидела над остывшим нетронутым ужином. Джагфар ничем не напомнил о себе. Может, притворился, что спит? Может, начал сознавать, что напрасно вчера обидел жену? Но мужская гордость не позволяет ему признать свою вину, и он оттягивает минуту своего раскаяния? Если бы это было так!

13