— Ага! Миллионеры-работорговцы!.. Знаю ваши страховые премии… ваше черное дерево!.. Флаксхан, ловкий человек… А Вашингтон… Мариус Казаван… «Рона»… пострадавшее судно… шутка!.. Одно и то же!.. То же судно… А командир… «Молнии»… дурак!.. Простофиля!.. Слышишь, командир, они уходят у тебя из-под носа… Слушай, — вдруг обращался больной к доктору, глядя на него своими блуждающими, безумными глазами, от взгляда которых становилось жутко, — слушай… ведь я кутила, поступивший сюда на судно… для… Ах нет! Я не то говорю… впрочем, да!.. Ты знаешь, ведь я из их шайки… и Казаван, и Флаксхан… и «Рона»… это он… я его видел!.. Ты знаешь пароход?.. Из Монтевидео… «Да Виль»… Ах да! «Да Виль-де-Сен-Назэр»… да, да, они его потопят… тараном… Два миллиона страховой премии… да, нам!.. Я знаю!.. Я прекрасно знаю, 35° и 42°… да! Так, так… 35 и 42… в открытом море…
Совершенно обессилев, больной откидывался на подушки и в состоянии временного отупения все еще продолжал повторять чисто машинально: «Тридцать пять и сорок два!.. Тридцать пять и сорок два…»
Доктор послал за командиром, который, взволнованный и потрясенный, присутствовал при последних минутах пострадавшего матроса.
Этот бред в связи с происшествиями, предшествовавшими несчастью, имел весьма многозначительный смысл. Что надо было понять из его слов, несвязных и обрывочных, чему следовало верить, с чем из его слов надо было считаться? Или, быть может, все это было правдой? Как бы то ни было, признания умирающего были весьма ценны. Из его слов и командир судна, и доктор заключили, что вскоре должно было разыграться одно из тех трагических крушений, какие за последнее время сравнительно часто происходили в разных уголках Мирового океана. И этот человек, казавшийся много выше своего настоящего положения простого матроса, очевидно, принадлежал к числу тех всеми ненавидимых и преследуемых людей, которые наводняют мир чудовищными злодеяниями и носят название пиратов, морских разбойников, бандитов и т. п.
Это страшное упорство, с каким несчастный все время твердил об одной и той же географической точке, в которой, по всей вероятности, достаточно известный пароход «Виль-де-Сен-Назэр» должен быть затоплен, было небеспричинно.
И действительно, в течение сорока восьми часов все почти в точности повторилось так, как бредил больной.
На всякий случай «Молния» пошла на Монтевидео или, вернее, в направлении той географической точки, которая преследовала больное воображение умирающего. Движимый безотчетным предчувствием, командир хотел прибыть как можно раньше на указанное место. Почему? А потому, что в случае, если бред больного не подтвердился, что для него значило маленькое отклонение от намеченного пути, что значили несколько лишних тонн угля?
Ну а если умирающий был прав, если все это должно было произойти, как он говорил, то какое страшное несчастье можно было бы предупредить!
Между тем в состоянии здоровья больного как будто наступило улучшение. После спазмов, судорожных движений лицевых мускулов, после рвоты он стал спокойнее.
— Он спасен, доктор! — воскликнул командир.
— Напротив, он безвозвратно погиб! — ответил тот.
Действительно, спустя двенадцать часов шея больного вдруг стала неподвижной, зрачки непомерно расширились, наступили конвульсии и затем пульс ослабел.
Раненый взмахнул руками, захрипел, взвыл… Кровь хлынула носом, он вдруг приподнялся, как бы подкинутый электрическим током, заломил отчаянно руки, крикнул еще раз: «Сен-Назэр!.. Бей! Бей!.. Смелее, разбойники!..» и грузно упал на подушки.
— Он умер! — сказал спокойно доктор. — Все кончено.
Решение командира крейсера было принято. Он отказался от погони за невольничьим судном, не без основания надеясь встретить его на том месте, на которое указывал бред больного.
Как мы уже знаем, опасения командира сбылись. Злодеяние совершилось на его глазах. «Виль-де-Сен-Назэр» погиб, а «Молния», пострадавшая и лишенная возможности быть управляемой в критический момент, из-за вероломства предателей на судне прибыла слишком поздно.
Глава 12