— Я долго тебя упрашивал, — сказал он, задыхаясь от возбуждения. — Вчера ты почти согласилась, сегодня ты снова глуха к моим мольбам. Неплохая задумка: все вы — и Братец, и тетенька, и ты — будете предаваться невинным развлечениям, а меня держать штатным лейтенантом при дамах. Ничего у вас не выйдет, не надей тесь. Ты предо мной как сад запертый, источник запеча танный, и ограда ветхая, и врата — да ты знаешь, что я сейчас с ними сделаю?
— Что ты сейчас с ними сделаешь? Ох, Гуго, ты слишком много нынче выпил, ты ведь так молод. Мы оба слишком много выпили.
— А ты ведешь со мной недостойную игру, ты посы лаешь гонца за письмом, чтобы его незамедлительно тебе доставили, а в то же время у тебя хватает ковар ства подавать мне надежду… обещать мне…
— Я больше так не буду.
— Не будешь? — подхватил он. — Ты что этим хо чешь сказать? Я видел, как ты подошла к мужчине. Ну, ко мне самому, другими словами — я помню твое живое прикосновение, твои губы, твой язык, ты поцеловала ме ня, о да, ты поцеловала меня! Молчи лучше, не повто ряй, что ты больше не будешь так делать, уже сделано, я до сих пор это чувствую, для меня это была благостыня, и спасибо тебе за то, что ты так сделала. Ты до сих пор прячешь на груди письмо, а ну покажи мне его.
— Как ты настойчив, Гуго. Но нет, час уже поздний, давай разойдемся каждый своим путем.
— Ты мне покажешь письмо или нет?
— А зачем оно тебе? Нет.
Тут он рванулся, словно хотел броситься на нее, но одумался и процедил сквозь зубы:
— Что? Не покажешь? Ох, какая же ты… чтобы не сказать дрянь, впрочем, ты еще хуже…
— Гуго!
— Да, да, еще хуже.
— Тебе непременно хочется увидеть письмо? Гляди!
Она сунула руку за корсаж, достала письмо, развер нула и помахала им в воздухе. Пусть Гуго увидит, как она невинна.
— Вот, пожалуйста. Это письмо от моей матушки, видишь подпись? Письмо от мамы. Вот!
Он вздрогнул, словно его ударили, и сказал только:
— От мамы? Значит, письмо не такое уж важное.
— Суди сам. Сказать, что не важное нельзя, но… Он прислонился к забору и начал развивать свою мысль:
— От матери, значит. Письмо от твоей матери помешало нам. Ты знаешь, что я думаю? Что ты обман щица. И все время водишь меня за нос. Теперь мне это ясно.
Она хотела оправдаться.
— Нет, нет, письмо важное, мама собирается сюда, она приедет к нам погостить, она очень скоро приедет. Я ждала этого письма.
— Сознайся, что ты меня обманывала, — настаивал он. — Ты велела доставить письмо в нужную минуту. Как раз когда мы погасили лампу. Вот и весь сказ. Ты хотела раззадорить меня. А горничной велела карау лить.
— Гуго, будь же благоразумен. Ох как поздно, да вай разойдемся.
— Нет, должно быть, я и в самом деле слишком много выпил, а теперь недостаточно четко выражаю с в ои мысли.
Письмо крепко засело у него в голове. Он говорил только о нем.
— Иначе зачем тебе было делать тайну из письма от матери? Теперь мне все ясно. Ты говоришь: давай разойдемся. Можете идти, фру, я вас не держу. Доброй вам ночи, фру. Примите мои наилучшие сыновние пожелания.
Он церемонно поклонился и выпрямился с дерзкой усмешкой на губах.
— Сыновние пожелания? Да, я стара. — Фру взвол новалась. — А ты так молод, Гуго, это верно. Я поэтому и поцеловала тебя, что ты очень молод. Правда, я бы не могла быть твоей матерью, но я действительно намного, очень намного старше тебя. Впрочем, я еще не совсем старуха, ты мог бы в этом убедиться, если бы… Но я старше, чем Элисабет и все остальные. Так что же я хотела сказать? Что я еще не совсем старуха. Не знаю, не знаю, как отразились на мне прожитые годы, но старухой они меня пока не сделали. Ведь так? Ты согласен? Ах, что ты в этом понимаешь.
— Ладно, ладно, — сдался он. — Тогда где же логи ка? Молодая женщина пропадает без толку, занята лишь одним — охраняет себя самое и хочет, чтобы остальные занимались тем же. Бог свидетель, ты мне кое-что по сулила. Но для тебя такие посулы ничего не значат, ты морочишь меня, ты клонишь меня к земле большими белыми крыльями.
— Большие белые крылья, — повторила она вполго лоса.
— Да. А могла бы иметь большие красные крылья. Смотри, как ты прелестна, а пользы от тебя никакой.
— Нет, я слишком много пила. Почему же от меня никакой пользы? — Тут вдруг она схватила его за руку и увлекла вниз по ступенькам. Я еще слышал, как она говорит:
— а о чем я, собственно, тревожусь? Неужели он всерьез вообразил, что Элисабет лучше меня?
Они свернули на тропу, ведущую к беседке. Здесь только она опомнилась.
— Куда мы идем? — спросила она. — Ха-ха, мы оба сошли с ума. Ты, должно быть, так и подумал. Но нет, я не сошла с ума, правильнее сказать, я изредка схожу с ума. Дверь на замке, пойдем отсюда. Что за гнусность запирать двери, когда нам надо войти?
И он, исполнившись горьких подозрений, ответил:
— Ты снова лжешь. Ты отлично знала, что дверь заперта.