Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Значит, ты вышла понаблюдать за своими работ никами, — шутит он. — А на картофельном поле ты уже побывала?

— Нет еще, — отвечает она. — Но я могу уйти туда, если тебе неприятно меня видеть.

Слушать все это так тягостно, что я, должно быть, сдвинул брови в знак своего неодобрения. Тут я вспо минаю, что по некоторым причинам уже дал себе зарок быть холодным, как лед. Вспомнив это, я еще сильней хмурю брови.

Фру глядит на меня в упор и спрашивает:

— Ты почему это хмуришься?

— Что, что, ты хмуришься? — Капитан заставляет себя улыбнуться.

Фру немедля хватается за этот предлог:

— Вот, вот, теперь ты прекрасно слышишь!

— Ах, Ловиса, Ловиса, — говорит он.

Но тут глаза фру наполняются слезами, она стоит еще немножко, потом бросается бежать вдоль сушилок, подавшись всем телом вперед и громко всхлипывая на бегу.

Капитан спешит за ней и спрашивает:

— Можешь ты мне наконец сказать, что с тобой?

— Ничего, ничего, ступай, — отвечает она.

Я слышу, что у нее начинается рвота, она стонет и кричит.

— Господи, помоги! Господи, помоги!

— Что-то жене сегодня нездоровится, — говорит мне капитан. — А в чем дело — мы оба не можем понять.

— По округе ходит какая-то мудреная болезнь, — говорю я, чтобы хоть что-то сказать. — Какая-то осен няя лихорадка. Я это на почте слышал.

— Да ну? Ловиса, слышишь? — кричит он. — По округе ходит какая-то болезнь. Должно быть, ты зара зилась.

Фру не отвечает.

Мы продолжаем снимать овес с сушилок, а фру отходит все дальше и дальше, по мере того как мы приближаемся к ней. Вот мы разобрали ее последнее укрытие, и она стоит перед нами, словно застигнутая врасплох. После рвоты она ужас как бледна.

— Проводить тебя домой? — спрашивает капитан.

— Нет, спасибо. Ни к чему. — И она уходит.

А капитан остается с нами и до вечера возит овес.

Итак, все снова разладилось. Тяжело пришлось ка питану и его жене.

Разумеется, это были не те разногласия, которые легко уладить, проявив хоть немного доброй воли с обеих сторон, как посоветовал бы им каждый разумный человек, это были непреодолимые разногласия, разногласия в самой основе. В результате фру открыто пре зрела свои супружеские обязанности и по вечерам запи ралась у себя в комнате. Рагнхильд слышала, как оскорб ленный капитан объясняется с женой через дверь.

Но нынче вечером капитан потребовал, чтобы фру перед сном допустила его к себе в комнату, где и со стоялся крупный разговор. Оба были исполнены самых лучших намерений, оба жаждали примирения, но задача оказалась неразрешимой, примирение запоздало. Мы сидим на кухне и слушаем рассказ Рагнхильд, мы — это Нильс и я, — и должен сказать, что еще ни разу я не видел Нильса таким растерянным.

— Если они и сейчас не поладят, все пропало, — гово рит Нильс. — Летом мне думалось, что наша фру заслу жила хорошую взбучку; теперь-то я понимаю, что ее бес попутал. А она не говорила, что уйдет от капитана?

— Как же, как же, — ответила Рагнхильд и продол жала примерно так. Сначала капитан спросил у фру, не подцепила ли она эту заразную хворь. А фру ему ответила, что ее отвращение к нему вряд ли можно на звать хворью. «Я внушаю тебе отвращение?» — «Да. Хоть караул кричи. Твой порок в том, что ты чудовищ но много ешь…» — «Так уж и чудовищно? — спраши вает капитан. — Разве это порок? Это скорее свойство, ведь голод не признает границ». — «Но когда я долго смотрю на тебя, меня начинает тошнить. Вот почему меня тошнит». — «Зато теперь я не пью, — говорит он, — значит, все стало лучше, чем прежде». — «Нет, нет, го раздо хуже». Тогда капитан говорит: «По правде ска зать, я надеялся на большую снисходительность в па мять о том… ну хотя бы в память о том, что было летом».

«Да, ты прав», — говорит фру и начинает плакать.