Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Ничуть, — отвечает Нильс. — На его месте я бы тоже этого не сделал.

— Почему?

— Да потому, что не мне, а ей надлежит это сделать.

Мы помолчали немного, потом Нильс добавил еще несколько слов. Эти слова разом доказали мне, каким глубоким и безошибочным чутьем обладает Нильс.

— Бедная фру! — сказал он. — Должно быть, она так и не может оправиться после своего проступка, должно быть, в ней что-то надломилось. Другого объ яснения я не вижу. Есть люди, которые, оступившись, могут подняться и спокойно шагать дальше по жизни, разве что синяков насажают, а есть другие, которые так и не могут встать.

— Если судить по ее виду, она отнеслась ко всему, довольно легко, — продолжаю я испытывать Нильса.

— Откуда нам знать? А по-моему, она все время была сама не своя. Конечно, она продолжает жить, но мне кажется, в ней нет внутренней гармонии. Я не силен по этой части, но я имею в виду именно гармонию. Понимаешь, она может есть, и спать, и улыбаться, и все же… Я вот только что проводил такую же в по следний путь, — ответил мне Нильс.

Куда девался мой ум и моя выдержка? Глупый и пристыженный, я только и мог спросить:

— Ах, вот как? И она умерла?

— Да. Она хотела умереть. — И неожиданно прика зал: — Ну что ж, идите с Ларсом пахать. Вам уже не много осталось.

И он ушел своей дорогой, а я своей.

Я думаю: возможно, он говорил о своей сестре, воз можно, он отпрашивался на ее похороны. Боже милости вый, поистине есть люди, которые не могут с этим спра виться, это потрясает самую их основу, это — как ре волюция. Все зависит от того, насколько они загрубели. Насажают синяков, — сказал Нильс. И внезапная мысль заставляет меня остановиться: а вдруг это была не его сестра, а его возлюбленная?

По странной ассоциации я вспоминаю про свое белье. Я решаю послать за ним батрачонка.

Настал вечер.

Ко мне пришла Рагнхильд и попросила меня не ло житься, уж очень у господ неспокойно. Рагнхильд была ужасно взволнована, надвигающаяся темнота ее пугала, и она не могла найти места более надежного, чем у меня на коленях. Она и всегда была такова — стоило ей разволноваться, и она становилась робкой и нежной, робкой и нежной.

— А ничего, что ты здесь? Ты оставила кого-нибудь вместо себя на кухне?

— Да, стряпуха услышит, если позвонят.

— Ты знаешь, — вдруг заявляет она, — я на стороне капитана. И всегда была на его стороне.

— Только потому, что он мужчина.

— Вздор.

— А тебе следует быть на стороне фру.

— Ты говоришь это только потому, что она женщи на, — ехидничает Рагнхильд. — Но ты не знаешь всего того, что знаю я. Фру ужасно себя ведет. Мы, видишь ли, о ней не заботимся, нам плевать, хоть она умри у нас на глазах. Ну, ты слышал когда-нибудь такое? А я-то, дура, бегаю за ней. Это ж надо так скверно себя вести!

— Не хочу ничего знать, — говорю я.

— Думаешь, я подслушивала? Да ты просто спятил. Они разговаривали при мне.

— Раз так, подождем, пока ты немножко успокоишь ся, а потом спустимся к Нильсу.

Такой робкой и нежной была Рагнхильд в этот вечер, что в благодарность за добрые слова обвила мою шею руками. Нет, все-таки она необыкновенная девушка.

И мы пошли к Нильсу.

Я сказал:

— Рагнхильд считает, что кому-то из нас не следует ложиться.

— Да, худо там, очень худо, — начала Рагнхильд. — Хуже и не придумаешь. Капитан совсем забыл про сон. Она любит капитана, он ее тоже, а все идет вкривь и вкось! Сегодня, когда она выскочила из дому, капитан во дворе сказал мне: «Пригляди за барыней, Рагнхильд». Я и пошла за ней. Она стояла у обочины, притаясь за деревом, и плакала и улыбнулась мне сквозь слезы. Я хотела увести ее в дом, а она тут сказала, что мы о ней не заботимся, что никому нет до нее дела. «Капитан послал меня за вами, фру», — говорю я. «Это правда? Сейчас? — не поверила она. — Сейчас послал?» — «Да», — отвечаю я. «Подожди меня немножко, — велела фру. И стоит и стоит. — Возьми эти мерзкие книги, что лежат у меня в комнате, и сожги их, хотя нет, я сама это сделаю, но после ужина ты мне будешь нужна. Как только я позвоню, немедленно поднимайся ко мне». — «Слушаюсь», — говорю я. Тут мне удалось ее увести.

— Вы только подумайте, оказывается, наша фру бе ременна, — вдруг говорит Рагнхильд.

Мы глядим друг на друга. Черты Нильса вдруг ста новятся расплывчатыми, он словно увядает, и глаза у него делаются сонные. Почему он принял слова Рагнхильд так близко к сердцу? Чтобы хоть что-то сказать, я говорю:

— А фру сама сказала, что позвонит?