«Это грызет, и точит, и гложет меня ночью и днем, ночью и днем, но ведь я не упрекнул тебя ни единым словом». — «Не упрекнул», — повторяет она и плачет еще горше. «А кто, как не я, попросил тебя вернуться?» — спрашивает он. Но тут фру, должно быть, решила, что он приписывает себе слишком много заслуг. Она сразу перестает плакать, вскидывает голову и говорит: «Да, но если ты звал меня только за этим, мне лучше было бы не приезжать». — «За чем, за этим? — переспраши вает он. — Ты поступала и поступаешь так, как тебе з аблагорассудится, ты ни о чем не желаешь думать, ты не подходишь даже к роялю, ты бродишь, словно тень, и к тебе нельзя подступиться, и на тебя никак не угодишь. А по вечерам ты запираешь передо мной свою дверь. Ну что ж, запирай, запирай…» — «Нет, если хочешь знать, это к тебе нельзя подступиться, — говорит она. — Я ложусь и встаю с одной мыслью: только бы не напомнить тебе о том, что было летом. Ты уверяешь, будто ни единым словом не упрекнул меня. Как бы не так! При каждом удобном случае ты тычешь мне этим в нос. Помнишь, я на днях оговорилась и назвала тебя Гуго. Что ты сделал? Ты мог бы помочь мне, мог пропустить это мимо ушей, но ты нахмурился и сказал: меня зовут не Гуго! Ведь я и сама знаю, что тебя зовут не Гуго, ведь я и сама горько упрекала себя за обмолвку». — «В том-то и вопрос, — подхватил капи тан, — достаточно ли ты себя упрекаешь». — «Да, — го ворит фру, — более чем достаточно, а что?» — «Не на хожу. По-моему, ты вполне собой довольна». — «А ты? Ты думаешь, тебе не в чем упрекнуть себя?» — «У тебя на рояле по сей день стоит несколько фотографий Гуго, и ты даже не думаешь их убрать, хотя я тысячу раз давал тебе понять, как мне этого хочется, и не просто давал понять, я тебя умолял об этом!» — «Господи, дались тебе эти фотографии!» — сказала она. «Пойми меня правильно, — ответил он, — даже если ты сейчас убе решь все фотографии, мне это не доставит никакой радости: я слишком долго тебя упрашивал. Но если бы ты сама, по своей воле, в первый же день после возвра щения сожгла фотографии, твое поведение не отдавало бы таким бесстыдством. А вместо того у тебя по всей комнате валяются книги с его надписями. Я видел и но совой платок с его инициалами». — «Ты просто ревнуешь, вот и все. Иначе не объяснить, — говорит фру. — Не могу же я стереть его с лица земли. Папа и мама тоже так считают. Ведь я жила с ним и была его женой». — «Его женой?» — «Да, я называю это именно так. Не все смот рят на мои отношения с Гуго твоими глазами». Посл e этого капитан надолго смолк, только головой покачи вал. «Кстати, ты сам во всем виноват, — опять загово рила фру. — Ты уехал с Элисабет, хотя я умоляла тебя не ездить. Тогда-то все и произошло. Мы слишком мно го пили в тот вечер, и у меня голова закружилась…» Капитан еще немного помолчал, потом ответил: «Да, напрасно я уехал с Элисабет». — «А я о чем говорю? — И фру снова расплакалась. Ты и слышать ничего не же лал, Теперь ты всю жизнь будешь попрекать меня этим Гуго, а что сам натворил, о том и не вспомнишь». — «Есть все-таки разница, — возразил капитан. — Я-то ни когда не жил с женщиной, о которой ты говоришь, не был ее мужем, выражаясь твоим языком».