Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

То ли Фалькенберг сумел кое-чему научиться, то ли хозяйка просто была ему признательна и радовалась, что он хотя бы не испортил рояль.

Каждый вечер Фалькенберг надевал мое городское платье. Теперь мне уже нельзя было отобрать это платье даже на время: все подумали бы, что я взял его поно сить.

— Давай меняться: бери себе платье, а мне отдай Эмму, — предложил я ему в шутку.

— Да забирай ее, сделай одолжение, — ответил Фаль кенберг.

Тогда я понял, что Фалькенберг охладел к ней. Ах, мы с ним оба влюбились в ту, другую. Какие же мы были мальчишки!

— Как думаешь, выйдет она к нам вечером? — спра шивал иногда Фалькенберг в лесу. А я отвечал:

— Хорошо, что капитан все еще в отсутствии.

— Да, — соглашался Фалькенберг. — Но если только я узнаю, что он с ней дурно обращается, ему несдобро вать.

Однажды вечером Фалькенберг спел красивую песню. Я был горд за него. Вышла хозяйка и попросила спеть еще раз; в кухне зазвучал его чудесный голос, и пораженная хозяйка воскликнула:

— Ах, это бесподобно!

И тут я впервые позавидовал Фалькенбергу.

— Вы когда-нибудь учились петь? — спросила она. — Знаете ноты?

— Да, — ответил Фалькенберг. — Я посещал обще ство любителей пения.

«A ведь по совести ему надо бы сказать „нет“, потому что ничему он не учился», — подумал я.

— Но пели вы где-нибудь? Перед публикой?

— Да, иногда на гуляньях. И еще как-то на свадьбе.

— Ну, а понимающие люди вас слушали?

— Право, не знаю. Может быть.

— Ну, спойте же еще что-нибудь!

Фалькенберг спел.

«Кончится тем, что она пригласит его в комнаты и пожелает ему аккомпанировать», — подумал я. И сказал:

— Прошу прощения, что капитан, скоро вернется?

— H о… — проговорила она с недоумением. — Но за чем вам?

— Я хотел потолковать насчет работы.

— Стало быть, вы уже срубили все, что отмечено?

— Нет, не все… осталось порядочно, да только…

— Ах так!.. — сказала она и вдруг догадалась: — Послушайте… может быть, вам дать денег?

Я растерялся и пробормотал:

— Да, будьте столь любезны.

А Фалькенберг промолчал.

— Милый мой, так бы прямо и сказали. Вот, пожа луйста. — И она протянула мне бумажку. — И вам тоже?

— Нет. А впрочем, благодарю, — ответил Фалькен берг.

Господи, опять я сел в лужу, да еще в какую! А Фалькенберг, бессовестный человек, строит из себя богача, которому деньги ни к чему! Так и сорвал бы с него мою одежду, пускай ходит голым!

Но, конечно, ничего такого я не сделал.

XVII

Шли дни.

— Если она сегодня вечером опять выйдет к нам, я спою песню про мак, — сказал Фалькенберг, когда мы работали в лесу. — Совсем позабыл про эту песню.

— А про Эмму ты тоже позабыл? — спросил я.

— Про Эмму? Ты, скажу я тебе, нисколько не по умнел.

— Да неужто?

— Я тебя давно раскусил. Ты, конечно, стал бы уви ваться вокруг Эммы на глазах у хозяйки, а я вот на та кое не способен.

— Ну и врешь, — сказал я со злостью. — Никогда я не стану любезничать со служанкой.

— Я тоже не стану больше гулять по ночам. Как думаешь, выйдет она сегодня вечером? Я совсем забыл спеть ей эту песню про мак. Вот послушай.

И Фалькенберг запел.

— Напрасно ты радуешься, что вспомнил песню, — сказал я. — Ничего у нас не получится: ни у тебя, ни у меня.

— Не получится, не получится! Вот заладил!

— Будь я молод, и богат, и красив, тогда дело друг ое, — сказал я.

— Еще бы. Так-то проще простого. Капитан ведь сумел.

— Да, и ты. И я. И она. И все на свете. И вообще хватит трепать языком и сплетничать о ней, — сказал я, сердясь на самого себя за нелепую болтовню. — На что это похоже, два бывалых лесоруба мелют невесть что!

Оба мы осунулись, побледнели. Фалькенберг совсем извелся, лицо у него было в глубоких морщинах; к тому же мы потеряли аппетит.

Мы старались скрыть друг от друга свои чувства, я весело насвистывал, а Фалькенберг хвастался, что ест до отвала, еле ходит и едва не лопается от обжорства.

— Вы совсем ничего не едите, — говорила хозяйка, когда мы приносили домой припасы, к которым едва притрагивались. — Какие же вы лесорубы!

— Это Фалькенберг виноват, — говорил я.

— Нет, это все он, — возражал Фалькенберг. — Хочет уморить себя голодом.

Иногда хозяйка просила о какой-нибудь мелкой услуге, и мы наперебой старались ей угодить; в конце концов вскоре мы по своей охоте стали таскать воду на кухню и следили, чтобы чулан всегда был полон дров. А однажды Фалькенберг ухитрился принести из лесу ореховую палку для выбивания ковров, которую хозяйка просила принести именно меня, и никого другого.

А по вечерам Фалькенберг пел.

Тогда я замыслил возбудить у хозяйки ревность.

Эх ты, дурак несчастный, да она этого и не заметит, даже взглядом тебя не удостоит!

А все-таки я заставлю ее ревновать.

Из трех служанок только Эмма годилась для этой цели, и я принялся с ней любезничать.

— Послушай, Эмма, один человек сохнет по тебе.

— А ты откуда узнал?

— По звездам.

— Уж лучше узнал бы от кого-нибудь на земле.

— Узнал и на земле. Он сам мне сказал.

— Это он о себе, — вставил Фалькенберг, боясь, как бы она не подумала на него.

— Что ж, может быть, и о себе. Ра ratum cor meum*.