Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Дома, после смены, Майолой овладела жажда деятельности. Сегодня понедельник, день тренировки, но идти во Дворец спорта не хочется. Страшно встретиться с Василием Семёновичем Загорным. А, собственно говоря, почему она нервничает? Она была и будет спокойной, хладнокровной… Взглянула на себя в зеркало. Да, ничего не скажешь, хороша. Глаза — в синих тенях, и тоскливые, какие-то пустые, ни огонька в них, ни смешинки: не её глаза. И в уголках губ — горькие складочки. Вот тебе уже и первые морщинки… Не рано ли? А, всё равно. Ей теперь всё безразлично, кроме работы.

В большом зале Дворца спорта Загорный, одетый в мягкий синий тренировочный костюм с белыми лампасами на брюках, мгновение задержался взглядом на лице Майолы, но ничего не сказал, приветливо улыбнулся.

— Вставай на своё место, начинаем работать, через месяц ехать в Ленинград, соревнования в закрытых помещениях. Там дорожка не сто, а всего-навсего шестьдесят метров, и нужно будет за шесть секунд показать всё своё мастерство. Только за шесть секунд! Это куда труднее, чем за одиннадцать на дистанции в сто метров.

И Майола начала тренировку, горячо — Загорный ничего не должен заметить! И эта удалая, весёлая одержимость — лучшее доказательство того, что Майола умеет владеть собой. Правда, Загорный не похвалил, не одобрил её стараний, только внимательно заглянул в глаза…

А дома снова дела: пора всерьёз взяться за книжки, за французский и английский, без практики всё легко забывается. Лишь бы не чувствовать себя свободной ни на час, ни на минуту. Лишь бы не разгулялись мысли. Им-то не прикажешь…

Дом, Дворец спорта, работа — и так день за днём. Идёт жизнь, бегут дни, катятся, похожие один на другой, а на сердце не легчает, не проходит боль… И вот настаёт суббота.

Пойдёт она в госпиталь? Конечно. Пошла и весь вечер провела с подшефными инвалидами, только ушла минут на пятнадцать раньше, чем обычно, проскользнула мимо седьмого корпуса, боясь оглянуться. И всё-таки не выдержала, посмотрела на лавочку, сиротливо прижавшуюся к крыльцу. Пусто и одиноко, так же, как на сердце у Майолы. Усилием воли победила желание сесть на эту скамью и ждать, ждать… Нет, такого унижения не будет! А потому скорее из этой сосновой рощи, воздух которой уже пахнет по-весеннему хвоей.

Так прошла неделя, другая, началась третья. Как тяжкими кандалами, сковало душу. Что ж, своей выдержкой, характером может гордиться Майола. Никто, кажется, ничего не замечает — ни мать, ни Загорный, ни подруги. И всё-таки слабое это утешение…

Но однажды, после очередной тренировки, Василий Семёнович подошёл к ней, взглянул из-под своих густых, на этот раз почему-то нахмуренных бровей и сказал:

— Переоденешься, зайди ко мне. Поговорим.

У Майолы оборвалось сердце и покатилось, покатилось… О чём собирается говорить с ней Василий Семёнович? Взглянула вправо, влево и, покорно опустив голову, будто сознавшись в своей провинности, глухо сказала:

— Хорошо.

На невысокой трибуне под самым потолком спортивного зала Загорный сел в глубокое кресло, жестом указав на такое же, стоявшее рядом. Майола вся внутренне напряглась, приготовилась к защите…

Огромный зал Дворца спорта в этот час почти безлюден, только на широком красном ковре гимнастка в синем трико отрабатывала свою программу. Широкая алая лента, прикреплённая к короткой палочке, в руках спортсменки чудом оживала, то весело стелилась по воздуху, то описывала круги, замысловатые спирали; вот медленно опустилась, покорно легла к ногам, протянувшись через весь квадрат ковра, будто устала. И снова испуганно взметнулась крутой волной. И так сотни раз, всё сначала.

Тренер помолчал, удобнее устроился в кресле, потом, не глядя на Майолу, спросил:

— Что случилось в твоей жизни?

— Ничего, — с вызовом, упрямо ответила девушка, всем независимым видом своим давая понять, что её жизнь никого не касается.

— Неправда. — Загорный задумчиво посмотрел на Майолу. — Я тебя знаю не один год, знаю не только каждый твой мускул, но и нерв. Иначе какой бы я был тренер? Так вот, жить так, как живёшь сейчас ты, невозможно. Ты держишься из последних сил, но надолго тебя не хватит, надорвёшься. И тогда прощай спорт. Навсегда! А может, и не только спорт, а что-то более важное…

— Ничего важнее у меня в жизни нет.

— Жизнь долгая, а годы, отведённые нам для спорта, коротки. И очень.

— Так же, как вы, я могу отдать спорту всю жизнь. Осенью пойду в институт физкультуры, примут с радостью…

— Конечно, примут… Но этим летом на стадионе тебе уже не быть первой. Ты всё делаешь без увлечения, без подъёма, через силу. С каким-то упрямым отчаянием. Я не укоряю тебя, наоборот, уважаю, ты работаешь самоотверженно, но мне-то видно, каких усилий всё это стоит! Пойми, такой труд, кроме вреда, ничего не принесёт. Что случилось? Не хочешь рассказать?

— Не хочу.

— Жаль. Ну, прости, пожалуйста. Всего хорошего!