Избранные произведения в двух томах. Том второй

— Видите, как он смотрит. Чувствует, что умирает. А с людьми разве мы лучше поступаем? — вдруг вспыхнул Цивес. — Это же безумие брать сейчас перевал! Он умер! Видите, не дышит! — опять вернулся он к верблюду и закричал погонщикам: — Оттащите его с дороги. Проехать нельзя!

Четверо погонщиков потянули верблюда за ноги и за хвост. Цивес соскочил с лошади, и впятером они оттащили верблюда к краю пропасти, толкнули еще, и мертвый верблюд бесшумно исчез в снегах.

Оставив лошадей в Мираба, дальше пошли пешком по узкой, вырубленной в снегу тропинке. Снег слепил все больше, и сухо трещали выстрелы в разреженном воздухе. Небо казалось темно-голубым. На крутом повороте тропинка упиралась в небо, и на самом краю ее, рядом с синевой неба, ярко алело пятно крови, мучительно знакомое, как будто Ослабов уже видел где-то это алое пятно на голубом, как будто он шел сюда для того, чтобы еще раз увидеть этот контраст розового с голубым и понять его смысл. И, мгновенно вспомнив, как он любовался розами на голубом фоне, чадрой персиянки в саду, он почувствовал, что вся эта красота выжглась, исчезла и осталось только это пятно человеческой крови.

— Раненых несли, — сказал Цивес, — что же мы их не встретили?

Они повернули по тропинке и тотчас увидели еще и еще следы крови, все алее, все темнее, почти красные. Под глыбой снега, где меньше дуло, сидели двое, третий лежал на шинели. Все трое были тяжело ранены. Цивес тотчас наклонился к нему, быстро разворачивая сумку.

— Где это тебя хватило?

Солдат слабо улыбнулся.

— Здесь перевязывать нельзя, — сказал Ослабов, посмотрев рану, — нужно донести до Мираба.

— Сил нет, — сказал один из сидевших, — ведь сверху тащим.

— Придется мне идти с ними, — решил Ослабов.

Он пошел впереди; опираясь на него, с ним рядом пошел один раненый. Нести было тяжело, ноги скользили, второй раненый часто стонал, помогая нести лежавшего. Кровь капала на снег, прожигая его своим цветом и теплом. Добравшись до Мираба, Ослабов сделал перевязку. Рана была тяжелая. В Мираба нашлись еще больные. В ожидании новых боев, Веретеньев отдал приказ немедленно разгрузить Саккиз от раненых и больных. Всю обратную дорогу Ослабов не отходил от раненого, которого нес, чувствуя к нему особенную нежность из-за того, что он своими руками поднял его вблизи позиций и доставил в лазарет. Из Саккиза с большим транспортом больных и раненых Ослабов двинулся к южным пристаням озера, чтобы оттуда плыть к Шерифхане на баржах.

К вечеру Цивес добрался до своей палатки. Вход занесло снегом. Сбегав к саперам за лопатой, он узнал, что на заре будет предпринята новая попытка выбраться из снегов на ту сторону перевала. Напившись с саперами чаю, он вернулся к себе и заснул, закутавшись всем, что только у него было.

Безмолвие ледяной ночи сковало позиции. Казавшиеся внизу алмазными остриями, горы перевала здесь распластывались белоснежными скатами, склонами и площадками, срывающимися в бездонные пропасти, в глубине которых лежала еще тише, чем белизна на вершинах, глубокая бархатная синева. Белые, большие звезды испещряли все небо и казались отсюда еще крупнее, чем снизу. Калихан спал, и гулкое эхо замерло, прижавшись к его снежной груди.

Сюда, в эту тишину, в это беззвучье, в эту ночь, из-за тысячи верст с севера по телеграфным проводам шла весть, невероятная и долгожданная, задерживаемая на передаточных пунктах теми, кому она несла гибель, и все-таки неудержимо рвущаяся вперед и вперед, та же весть, которая летела и на Карпаты, и в Эрзерум, и в Трапезунд, и на германский фронт, одних повергая в панику, в других пробуждая неслыханную силу жизни и борьбы.

Здесь, в этой мертвой и сулящей только смерть тишине Калихана, эту весть, уже после того, как она перешла с телеграфных проводов на проволоку полевого телефона, поймал телефонист Цветков.

Телефонист Цветков весь превратился в слух, едва удерживая в дрожащих руках трубку; телефонист Цветков почувствовал, что на щеках у него намерзает лед; не понимая, что он плачет, телефонист Цветков выбросился из-под снега в еще немую предутреннюю тишину, в это желто-алое стоянье над снегами чуть занимающейся зари, телефонист Цветков закричал, бросая в ледяной воздух невероятные слова. К кому бежать? Кому сказать? Как всем сказать сразу?

Он, заметавшись на снегу, бросился в палатку Цивеса, поднял его, сонного, за плечи, растормошил и, не слыша его встревоженного вопроса: — Что с тобой? Ты плачешь? — задыхаясь, выронил впервые попавшиеся слова, похожие на те, которые он услышал по телефону, эту огромную, все меняющую весть:

— Ты знаешь… царь свергнут… Временное правительство… выбирать советы…

Цивес вскочил, схватил его за плечи:

— Что? Повтори! Не может быть! Да нет, это именно должно было быть! Подробности? Ничего не знаешь? Царь свергнут! Конец самодержавию! К саперам! К пластунам!