Избранные произведения в двух томах. Том второй

— Пошли, пошли! — сказал Иван. — А я возьму да не пойду. Зачем мне ходить, какая такая корысть мне? У меня свое дело. Рощу распродал, теперь извозом промышляю. А для братца любезного мы не старатели, простите! Будем обедать-то или нет? — оборвал он свою речь, приподымая рушники, под которыми отдыхал румяный пирог.

Марфа Дмитриевна торопливо села на свое место, знаком подозвав Илью сесть рядом. Со вздохом перекрестившись, сел отец. Иван размашисто наложил на себя три креста и сел рядом с Полей.

Бесцветные волосы от жары слиплись у него на лбу. Во всю половину лица разлито было страшное багровое пятно, будто, полы крася, маляр мазнул его кистью или черт лизнул огненным языком. Другая половина лица была смиренная, деловитая, с вечным выражением, будто гроши считает. Можно было долго сидеть с Иваном, видя одну эту сторону, и думать: вот он мелко расчетливый человек, хозяин, у которого никогда не будет большого хозяйства, плутоватый тихоня, будущий скряга — и вдруг испугаться, если б повернул он свою голову и показал другую половину лица, испугаться за человеческий облик, искаженный так нелепо. Преступен был маленький глаз, загнездившийся в багровом пятне, а белобрысый ус над бледной губой висел как на мертвечине. И подумать можно было тогда совсем иное: вот оно, настоящее твое лицо, даром Бог не клеймит сынов своих.

— Выпьем, — сказал старый Стоволосьев молодому.

Иван налил в круглые стаканчики себе и отцу.

Илья с другой стороны стола потянулся к водке.

— Цыц! — крикнул Иван.

Выпили отец и Иван,

Присолили хлеб, понюхали, повторили.

— Выпьем? — спросил молодой Стоволосьев старого.

— Перед пирогом, значит? — развеселился старик.

— Нет, еще перед закусочкой, — ответил сын.

— Мяснянкина-то опять в новом платье была! — сказала Поля.

— На то и купчиха! — поддержала разговор мать. — В каком же?

— В черном, с зелеными полосками.

Иван был не в духе.

— Маменька! Уж больно вы жалостливы к своим детушкам, — сказал он матери. Нижняя губа у него тряслась. Вилкой с наткнутым на нее куском селедки он показывал на Илью. — Вы бы псу этому смердящему жрать в сарайчик относили. Из души рвет. А то за один стол с моей, скажем, женой сажаете! Ведь она не кто-нибудь, я за ней две тысячи взял да обстановочку.

Он съел селедку и продолжал:

— Ну, это еще куда ни шло, нос зажавши стерпим. А вот, если вы, маменька, из своей дочки шлюху сделаете, тогда что? Уж с ней-то жену свою я не посажу за одним столом. А похоже на это, очень похоже. Строгости у вас никакой к ней нет. Все блузочки кружевочками обшивает, а вчера в сумерках иду я мимо синагоги, смотрю: парочка прилипла к стене, будто целуются. Я чиркнул спичкой — Настька! В сторону шмыгнули от меня, как мыши от кота, а то бы я приволок ее за косы домой. Промолчать про это хотел, да терпения никакого с ней не хватит. Где это видано, все сидят за столом, обедня отошла давным-давно, да и в церкви-то она была минуту одну — а ее нет! На бульваре гуляет!

Мать молча раскладывала пирог по тарелкам. Потом прошептала будто сама себе:

— Помогай бог счастью такому! Шутка ли сказать, моя дочь за чиновника выйдет, за дворянина!

— Хорошо, коли выйдет, а коли не выйдет? — захохотал Иван. — Чиновников-то этих самых знаем мы! Обкрутит, залапит, в позор введет, а потом на сотню рублей дутого золота сунет и до свидания, в другой город назначение, мол, получил! Я вам вот что, мамаша, скажу, вы Настасью не распускайте! Дайте-ка мне пирога! Не распускайте, говорю вам. Мне что? Мне все равно, а у вас седые волосы и Мишка в малолетках. Да щей налейте-ка мне погуще, с капустой, вот так, давайте сюда!

Он принял две тарелки от матери, поставил со щами, а с пирогом вдруг поднес к носу и стал нюхать. Мать побледнела.

Иван отворотил рукой покрышку с пирога, нюхнул и бросил тарелку на стол. Лицо его перекосилось. К матери сидел он красной щекой.

— С луком? — спросил он тихо и дернул мать за рукав.

Она высвободилась, промолчала.

— Опять с луком? — заревел Иван и сильнее дернул мать. — Сколько раз говорил я вам, что терпеть не могу луку! — шипел он, дергая и качая мать.

Старуха всхлипнула, платок на голове сбился.

— Грех-то какой, ах грех! — зашептала она, сгребая развалившийся на скатерти ломоть пирога.

— Человек проголодался, в церкви был, водки выпил, — шипел Иван и вдруг, войдя в ярость, замахнулся хлопнуть старуху по шее, так что она пригнулась к столу с плачем и визгом.

Миша как ястребенок следил глазами за матерью и братом.

Иван со злобой стал хлебать щи.

Поля притаилась у него под боком. Отец почти любовался сыном.

Вдруг распахнулась дверь и вбежала Настя, краснощекая, толстогубая девка с настырными глазами и выпяченной грудью.

Подлетела к столу и, сунув руку в карман, вытащила оттуда и брякнула на стол что-то звенящее и блестящее.

— Что такое? — прогнусавил Илья и потянулся к золоту.

— Часики, — сказал отец, взвешивая их на ладони.

Настя, задыхаясь, рассказывала:

— Ох, дайте поесть чего-нибудь поскорее! Ох, батюшки мои! Предложение сделал, золотые часы подарил с цепочкой, сегодня вечером знакомиться сам придет!..