Избранные произведения в двух томах. Том второй

“Вылезать или не вылезать? — мелькнуло у него в голове. — Вылезать — значит сразу в разговор входить. Если же не вылезать сразу, то приглядеться можно, какой он такой молодой Сутулов и как с ним половчее дело начать”.

Илья решил не вылезать и стал следить.

“Ишь ты, сухопарый какой и бегает чего-то, для утреннего моциона, должно быть. А с лица белый, опрятный, волосу мало носит, франтит тоже”.

Разглядывая все до мелочей, Илья чувствовал какую-то неприятную любовь к Сутулову, как капканщик к птице, которая сейчас попадется; и, кроме того, чувствовал приятную ненависть, оттого что к Сутулову должны были перейти деньги, гревшие Илью, и оттого что Сутулов был белоликий и на вид приятный.

Животом врывшись в землю, лицо всунув в ветки, нажимавшие на кожу и царапавшие ее, тяжело дыша и бегая глазами, Илья ждал, когда ему покажется нужным вылезти и подойти к Сутулову, сделав это так, чтоб и виду не было, что он лежал в кустах. Но Дмитрий в волнении ходил быстро, внезапно поворачивал, и трудно было Илье улучить минуту.

Злиться начинал уже Илья, как вдруг Дмитрий, совсем близко около его куста, остановился на берегу и быстро скинул тужурку.

У Ильи на мгновение захолонуло и остановилось сердце: неужели топиться будет? Но тотчас же он успокоился и сообразил: искупаться пожелали, что же, посмотрим.

И он медленно, стараясь веточкой не хрустнуть, перевернулся в кустах и лег так, чтобы было удобно смотреть на воду. Красивое белье, яркие подтяжки, хорошие сапоги и, наконец, белое, стройное тело Сутулова злили Илью все больше.

“Дохлый, а туда же, плыть хочет!” — думал он. Дурацкие, мальчишеские выдумки приходили ему в голову: утащить белье и платье, пусть-ка он голеньким домой к своим сестрицам явится! Нарядиться самому во все его и пощеголять по городу!

Дмитрий плыл все дальше, видимо наслаждаясь легкой водой. Уплыв далеко, так что только голова его чернела точкой и след узко змеился, и, видимо, устав, он повернул обратно и стал взмахивать руками ленивей и тише. Сонная вода нехотя расступалась перед ним. Наконец Илюха опять увидел закинутое его напряженное лицо. Плывя обратно, Дмитрий взял неверное направление, и теперь между ним и берегом, где лежало его платье, вскипая и пенясь, крутилась вода и широко расходились ровные, красивые круги. Дмитрий плыл все тише. Вот докатился до него первый круг — он одолел его легко, — второй и третий, и вдруг Илья увидел, как мелькнули в воздухе над водой его пятки, вода фыркнула и сомкнулась над Дмитрием. “Ныряет”, — подумал Илья, высовываясь из кустов.

Сутулов опять показался над водой, близко у воронки, но видно было, что он уж не плывет, что вода взяла его. Илья разглядел испуганные глаза и неловкие движения рук. — Тонет! — хрипло крикнул он, и выскочил из кустов, подбежал к берегу и остановился. “Пускай тонет! Нет, спасти надо!” — мучился он и не двигался с места, будто окаменев с нагнувшейся спиной и вытянутой шеей. И раньше чем мог он что-нибудь решить, Сутулов последний раз всплеснул руками, и вода, взволновавшись, стихла тотчас, разнося опять во все стороны красивые ровные круги от водоворота.

Не понимая смотрел Илья на круги, потом мотнул головою, и взгляд его упал на блестящие, яркие подтяжки.

— Утонул! — крикнул он, срываясь с места и бегая по берегу. — Утонул! К Сутуловым, скорей, еще спасти можно!..

И как был, испачканный землей, с приставшими листьями, пустился он бежать по дорожке к дому, высоко, как флагом бедствия, махая рукой правой, а левой держась за карман, крича высоким бабьим голосом и припадая на левую ногу, потому что дорожка заворачивала влево.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Марфа Дмитриевна в сарайчике хлестала Настьку по щекам и плечам мокрым полотенцем, которое выжимала, когда попалась дочь ей на глаза, и, шипя, чтоб отцу слышно не было, причитывала:

— Ах ты, негодная, ах ты, бесстыдница, где ж это всю ночку пропадала, а? Девушкой называется, честным родителям дочерью почитается, а домой на рассвете приходит, со спутанными косами? С чертом своим лысым до венца связалась, а?

Марфа Дмитриевна приседала, чтоб заглянуть в лицо дочери, и опять подымалась для новых ударов.

— Говори, дрянь, у Бобкова была?

Настя, плача, с горящим лицом, низко опущенным, стояла у стенки. Все тело ее ныло, голова кружилась, как у пьяной. Мать и побои, все это ей, как во сне было. Усы Бобкова, пиво и какая-то комната помнились не лучше. Но что-то торжествующее, осмелевшее, правильное и приятное начинала ощущать она в своей природе.

И не боялась матери.

— Говори, дрянь щекастая! — подхлестывала старуха снизу и вдруг, размахнувшись, стебанула больнее.

Настя заскулила, больше для порядку, чтоб мать не злобить.

— Ведь жени-и-их, — протянула она как в песне.

— Жени-и-их! — передразнила мать. — Знаем мы такого жениха! Как до разговора настоящего дело дошло, за шапку схватился и след простыл. Посмотрю я, как он теперь венчаться пойдет с потаскухой такой. У-у, негодная!

И она рукой ткнула ее в подбородок, так что зубы лязгнули:

— До синяков исколотила бы! Обмолотила б я тебя! Иди тогда, целуйся!

Настя вправду взвыла.