Избранные произведения в двух томах. Том второй

— Вой больше! Вот отец-то придет… Каково ему будет… На старости лет…

Мать сама всхлипнула, прикрылась рукавом, стала у двери, маленькая, старенькая, дрожащая.

У Насти по губам и подбородку текла струйка красной, только початой, крови.

— Оботрись, ду-ура! Что отец-то, говорю, скажет!

Настя взглянула на двор.

Две курицы подбежали к ней с жадным кудахтаньем и, обманувшись, ушли сердито.

Поодаль Иван что-то наказывал работнику, отправляя его в город. Слышно было:

— Да не пропей, Федька!.. Да не загони!..

Стоволосьев сидел в горнице под окном, в очках, с засаленной тетрадкой и карандашом. По хмурости его видно было, что считает.

Настя торопливо зачерпнула воды, да не поспела отбежать: отец увидел и открыл окошко.

— Что это с тобой, матушка?

Сложив тетрадку и очки, он вышел на крыльцо. Марфа Дмитриевна спешила к нему мелкими шажками:

— Не гневайся на нее, батюшка, я ее уж проучила, больше не будет по ночам гулять!

Обругав извозчика на дорогу покрепче, чтоб не запил, Иван подоспел к крыльцу вместе с матерью.

— Не будет больше? — сказал он с улыбкой, повертываясь то к отцу, то к матери. — А одного разика не достаточно, а? Плевать мне на тебя, не сестра ты мне теперь! В канаве под забором увижу, мимо пройду, глазом не взгляну! Эх, кабы не отец, уж хватил бы я тебя оглоблей, запомнила б ты свое гулянье!

Он плюнул и пошел в конюшню.

Стоволосьев только бороду поглаживал.

— Так-с, так-с, доченька! Правильно поступаешь! Обмойся да оботрись хорошенько, чтоб отцовским ручкам не запачкаться, как по тебе они гулять пойдут… Что? — заревел он вдруг и, подскочив в один прыжок с крыльца к Насте, вышиб у нее из рук ковш с водой:

— По ночам гулять! Да?

Настя стояла с мокрым подолом, с кровью на лице. Тихо в ней было, все равно. Иван у конюшни скручивал цигарку.

— Вон! — заревел Стоволосьев, поднимая руку и наступая на Настю. — Из моего дома сию минуту вон!

Марфа Дмитриевна клубком в ноги мужу кинулась.

— Ванька, растворяй ворота! — крикнул Стоволосьев и схватил Настю за косы, метнувшуюся бежать.

Иван распахнул ворота, как только что перед своим извозчиком, и так же стал, как становился, пропуская лошадь. В окошко все глаза выпяливала Поля.

— Вон! — торжественно крикнул Стоволосьев и толкнул Настю так, чтобы вылетела она не ближе, чем на середину улицы.

Иван засвистел.

Но крепки, длинны, да и вправду спутаны были Настины косы, запуталась отцовская рука в концах их, и упала Настя тут же на своем дворе и не лицом, а навзничь. Вскинула руки, падая, и заголосила горестно девка.

А в распахнутые настежь праздные ворота, без шапчонки, запыхавшийся и перепуганный, по пояс взмокший и перепачкавшийся в зеленой тине, стремглав вбежал Мишка и бросился к отцу, даже не взглянув на сестру, до того важная или страшная была у него новость.

— Сутуловский офицер в пруду сейчас утонул, — извещал Миша, — с самим Сутуловым, как сказали ему об этом, удар сделался, Богу душу отдает, никак отдать не может, оттого что в церковь не ходок был. По всему пруду с баграми рыщут, тела найти никак не могут: вода занесла и отдать не хочет, да и лодчонка-то одна. Кто найдет, тому награда, и ныряет народу видимо-невидимо…

— Дураки! — деловито сказал Стоволосьев. — Искать не умеют. Чего валяешься на дороге? Подымайся или ноги отсохли? — крикнул он Насте, которая, чтоб послушать Мишку, уж успела приподняться на локтях. — Закрывай ворота! — крикнул и Ивану, — или до вечера разинув рот им стоять? Мать, картуз и палку мне! Счастлив твой бог, девка! — снова обратился он к Насте. — Кабы не зацепилась да вылетела на улицу, назад бы, сама знаешь, не взял. Ну а теперь, как мне счастье привалило, вот тебе мой сказ: обкрути Бобкова поскорей, прошу, пока добр. А не то паспорт в зубы и проваливай куда хочешь!.. Мишка! А Илюху там видел?

— Илюху?

— Оглох, что отца переспрашиваешь?

— Не, кажись, не видал Илюхи. А может, он в воде был, нырял тоже?

— Молчи, дурак; как придем туда, сейчас же разыщешь мне его.

И, оглянув двор, где все как будто пришло в порядок, Стоволосьев нахлобучил картуз, взял палку и вышел на улицу, приняв степенный, свой обычный вид, чтоб и подумать не могли, что он куда-то, задыхаясь от волнения, торопится.

Раскланивался с соседями, думая: “Здравствуйте, голубчики, ничего-то ведь вы не знаете”, — и окрикал Мишку, когда он слишком забегал вперед.

Стон стоял над сутуловским прудом. Сбежался народ с поля и из усадьбы, бабы выли, мужики тащили колья да багры, наскоро сколачивали плот, переполненная лодка качалась посреди пруда, то и дело показывались и пропадали головы нырявших удальцов.

Словно раненная отравленной стрелой белая птица, металась по берегам Антонина.

— О-о! — кричали с дальнего берега.

И, не зная устали своим ножкам, она бежала туда, хватала за руки мужиков, пыталась сама опустить подальше тяжелый багор и плакала все новыми, бессильными слезами…