Избранные произведения в двух томах. Том второй

Автомобиль лихо влетел в Сололаки по асфальтовой мостовой, в звон и свет ресторанов, где бесновался тыл и кутили заезжие фронтовики, круто срезал Эриванскую площадь, где его высочество отдало честь восторженно встречавшему его в лице городового населению, и через полминуты, ровно в половину одиннадцатого, остановился у дворца, где жили когда-то кавказские наместники — князь Голицын и граф Воронцов, а теперь была резиденция его высочества.

Его высочество журавлиным шагом вымахнулось из машины и, сбросив бурку на руки красных гайдуков, взметнулось по лестнице.

Уже на втором повороте его обдал кислый запах разогреваемых на кухне в подвале, к ужину дворцового конвоя, русских щей. Его высочество брезгливо вздернуло ноздрями. Не то чтобы оно не любило щей. Наоборот, отведывало их не без удовольствия на патриотических обедах, особенно в Москве. Но то были московские щи, а это — тифлисские. В Москве они пахли престолом, а здесь — опалой. В Москве они возбуждали непомерные мечты, здесь они лишний раз напоминали, что мечты эти в отлете. За тифлисскими щами нервному воображению его высочества чудилась чуть ли не демонстрация, чуть ли не крамола. Конечно, дворец был провинциальной стройки, хотя и знаменитого какого-то архитектора, и вопросы вентиляции не были еще разрешены во время его сооружения. Но все же… опять щами пахнет.

Отшагав несколько комнат по красным дорожкам, его высочество вступило в собственный кабинет.

Это была длинная и высокая комната. Русский дух разгулялся в ней неудержимо. Стены от пола до потолка и весь потолок были покрыты деревянной резьбой и русском стиле. Мало того, по стенам были развешаны расшитые руками костромских, вологодских, и тамбовских крестьянок полотенца с красными, синими и черными петушками, избушками, елочками по концам и длинными, плетенными на колышках, кружевами. Мало того, под полотенцами были развешаны резные деревянные и серебряные с надписями славянской вязью блюда и тарелки — приношения верноподданных бывшим наместникам. Но и этого мало: между блюдами и тарелками высовывались огромные рога убитых на праздничных охотах оленей и туров, загонявшихся прямо под дула винчестеров царей и наместников.

Прежним наместникам, организаторам всей этой патриотической роскоши, конечно, казалось, что этот кабинет — рассадник русской культуры на Кавказе. Его высочеству этот кабинет напоминал зал ресторана Крынкина в Москве, на Воробьевых горах. Его высочеству было совершенно очевидно, что вкусы блаженной памяти его двоюродного брата императора Александра Третьего и всей его эпохи трогательно совпадали со вкусами московских купцов даже не первой гильдии, что несомненно свидетельствовало об “единении царя с народом”. Но сейчас его высочество раздражали все эти резные и вышивные петушки, избушки и елочки: ему казалось, что они невыносимо пахнут щами.

В глубине комнаты стоял огромный письменный стол, заставленный письменными принадлежностями того же, что и сама комната, стиля. Тут было и сибирское шитье, и уральская яшма, и дагестанское серебро с чернью, как будто все края Российской империи покорно снесли сюда дары своего каторжного и зачастую бессмысленного труда.

Бросив папаху на стол, его высочество распахнуло дверь на балкон, выходившую в сад. В кабинет ворвалась музыка ресторанов, сквозь которую слышалась далекая зурна. Мотив популярного марша “Под звуки лихих трубачей” несколько развлек его высочество. Оно подошло к зеркалу. Вплоть до верхней перекладины в зеркале, отразилась сухая, длинная, как жердь, фигура его высочества. Длинная рука, согнувшись острым углом, зацепилась костлявым пальцем за пуговицу. Голова дернулась и повернулась в три четверти. Этот поворот его высочество находило наиболее портретным. Но лицо? Трудно было придать ему давно искомое “императорское” выражение. Мелковаты и незначительны были черты лица его высочества. Что бы ни задумало соорудить из них его высочество — властность, высокомерие, надменность, милостивую улыбку, — выходила одна и та же гримаса мелкой хищной птицы. На подзеркальнике лежал журнал — не первой свежести — с многокрасочным героическим портретом его высочества на обложке работы знаменитого художника. На коне, под стягом, с простертой рукой, во главе предполагаемых вне обложки войск, а внизу — пушки, дым от пушек, под ногами лошади — вражеские знамена, — оригинал явно отставал от обложки.

— Теперь не поместят! — пробурчало его высочество, взглянув на журнал, и с болью перечитало подпись: “верховный главнокомандующий всеми русскими армиями…”.

С журнала глаза его высочества перескочили на часы, стоявшие на подзеркальнике. Тридцать три минуты одиннадцатого! А Орлова еще нет! Но прежде чем его высочество успело разгневаться, с улицы донесся знакомый сигнал орловского автомобиля, и едва его высочество успело сесть за стол и принять позу обремененного мыслями государственного деятеля, в дверях кабинета показался непомерной толщины, тяжело дышащий коренастый человек, торопящийся, насколько позволяло ожирение сердца.