Избранные произведения в двух томах. Том второй

— Сейчас налетит! — мелькнуло в голове Ослабова, и в тот же момент, в каком-то безумии никогда не испытанного восторга, он вскочил и побежал по склону к берегу. Порывом ветра его повалило лицом в песок. Когда он встал, небо уже оторвалось от столба воды, и там, где было солнце, все было залито огненно-алым светом. А вверху неба, вставая со всего горизонта, уже клубилась черная, беззвездная ночь.

Ослабов быстро шел, кутаясь в плащ. Вдруг он нагнал бегущую фигуру.

— Зоя! — угадал он. — Вы были здесь, вы видели?

— Как хорошо!

Она протянула руки к нему из темноты, готовая прижаться, радуясь, что они вместе видели смерч.

Ослабов отшатнулся.

Каменная пустота была в нем и неосознанное чувство досады, что смерч не подхватил его, не унес, не убил.

XI “СМЕРТЬЮ СМЕРТЬ ПОПРАВ”

Выступление отряда было назначено перед рассветом, тотчас после ночного молебна. Так как был Великий пост и приближалась Пасха, генералу Буроклыкову пришла идея использовать пасхальную тему в проповеди священника и связать ее с наступлением. “Это вдохновит армию на подвиги, — соображал он, — и прекратит смутьянские толки среди солдат”, о которых по донесениям Гампеля кое-что было ему известно. Специально, чтобы натаскать полкового батюшку, он пригласил его к себе. Дело это было трудное — натаскивать отца Немподиста. Неречист был отец Немподист и голосом слаб, солдаты его даже не козлом, а козой звали. Буроклыкову пришлось порядочно повозиться, пока батюшка усвоил тему. Задание свое Буроклыков преподал по всем правилам ораторского искусства. Вступление, или приступ: торжественное совпадение приближающегося Воскресения Христова с подвигом наступления. Главная часть, раздел первый: Христос сам страдал и нам велел. Христос сам на смерть шел, и нам этого бояться не нужно. Раздел второй: мы христиане, а турки — нехристи, следовательно, турок надо бить, крест должен одолеть полумесяц, тут же про Святую Софию сказать немного. Примеры: из Евангелия — живот свой за други своя положить. Из истории: сарацины, крестовые походы. Заключение: рай на том свете для убитых героев и георгиевские кресты для тех, кто останется в живых. Генерал даже шпаргалку дал батюшке, чем привел его в превеликое смущение, потому что отец Немподист без очков не мог читать, а в очках паству как в тумане видел.

Солдатам трудно было собираться в поход. Все на них износилось до последней степени. Главное горе: сапоги. Кожа в этой сырой жаре горела, подметки отваливались, голенища прели. Счастливее были те, кто изловчился выменять у пленных или стянуть с мертвых немецкие или английские ботинки, но таких было немного. Сапожные мастерские отказывались чинить рвань. Новую обувь со складов выдали только кое-кому. Еще больше мучили перепрелые ватники. Сшитые из дрянной материи поставки братьев Ильмановых, стеганные дрянными нитками, они ползли и лупились. От солдат пух шел, как от стада гусей. Вата донимала их и злила больше всего. Ругаясь и отплевываясь, солдаты чистились и чинились несколько дней перед наступлением. Не лучше этого бабьего дела обстояло и с чисто военным: с обозами, с оружием, с артиллерией. Только к самому ночному молебну кое-как со всем сладились.

Томительная тишина настала в лагере. Недавнее говенье всем напомнило деревню. Мучительно тянуло домой, а тут надо на заре идти еще куда-то дальше. Хотя у всех укоренилась уверенность, что боев настоящих не будет, но все-таки неизвестность волновала. Ранняя ночь, почти без сумерек, еще усиливала томительность. Из-за озера круглым красным шаром поползла луна, от земли шел дневной жар, душно — хоть хорошо, а непривычно пахло в воздухе: доцветали миндали, цвел пшат, буйно зацветали розы. “Мылом пахнет”, — говорили солдаты. И еще сильней тянуло их домой: кого в привольную Украину, кого на мшистый север, кого в донские степи, кого в зеленое черноземье. Каждый тосковал по-своему и о своем, земляки держались с земляками. Но у всех, под этой тоской и под всеми этими тревогами сборов, гнездилась одна и та же упорная, неотступная дума: когда же конец будет этой войне?

Многие при свете коптилок писали в эту ночь письма домой огрызками карандашей на клочках бумаги, потом старательно свертывали их и заклеивали жеваным хлебом. Каждому казалось, что у него, в изглоданной оброками, обобранной урядниками хате — рай, и часто у многих глаза задирались в небо, впиваясь в незнакомые звезды, чтоб угадать, где север, и хоть посмотреть туда, на родину.

— Постный дохтор говорил, что вон тамотка скарпивон ползет, — сказал один из солдат.

— Брешет. Скарпивон по земле ползает, а не по звездам.

— А от какой-то звезды свет сто лет идет, а как дойдет, она и сгаснет, как свечка.

— У нас перед войной звезда упала — здоровенная. Утром смотрим — как есть камень, и ничего другого. А война тут-то и началась.

— Камень? Стало быть, звезды тяжелые?

— А ты думал, нет?

— На чем же они держатся?

— На небе и держатся.

— А чего ж они не попадают?

— Бог держит. А когда надо, и падают. К беде это.

— Гляди, гляди-ко!