Избранные произведения в двух томах. Том второй

— Коли вы не болваны, садились бы за руль сами, — отрезал шофер и прикурил у Петрова, вместе с ним вылез из автомобиля, и они вдвоем пошли посмотреть дорогу.

Ослабов с Гампелем остались в машине.

Откуда-то снизу доносился заливчатый истерический вой шакалов.

— Вам это ничего не напоминает? — спросил Гампель у Ослабова.

— Я впервые слышу шакалов.

— Прислушайтесь. Замечаете? Ничего не напоминает?

— Нет! — сказал Ослабов, вслушиваясь в этот почти человеческий вой.

— А помните, как Авдотья Петровна плакала?

Ослабов вздрогнул. Отвратительная сцена в ночь тифлисского кутежа резко встала в памяти. Он инстинктивно отодвинулся от Гампеля.

— Вы помните фамилию Авдотьи Петровны?

— Петрова, — невольно ответил Ослабов.

— Вот именно! А как фамилия штабс-капитана, с которым мы едем?

— Петров! — воскликнул Ослабов. — Не может быть? Это было бы чудовищно! Ведь ее муж умер?

— В списках был показан пропавшим без вести. Предполагали, что он замерз. А он, извольте видеть, не замерз. Это ведь он, я давно уже установил, что это именно он. Не пожелал замерзнуть. Только охромел немножко. А жизнь подмораживает его еще похлеще, чем эрзерумские морозы. Авдотьей-с Петровной. Да. Недурен сюжетик? Вам нравится?

Ослабов одеревенел от ужаса.

— И знаете в чем комизм? — продолжал упиваться Гампель, и в голосе его послышалось Ослабову то же самое противное захлебыванье, которое он заметил тогда, в кабинете Тили-Пучури, — комизм в том, что он по ней тоскует! — Гампель почти пропел это слово, как в цыганском романсе. — Этот буйвол тоскует! Фотографию своей красавицы за пропотелой пазухой носит, вынимает и рассматривает и, может быть, даже наверно, плачет. Ну, разве это не смех?

— Он не должен, не должен о ней ничего знать! — неожиданно вскрикнул Ослабов. — Это невозможно.

— Почему? — деланно удивился Гампель и как бы невзначай щелкнул электрическим фонариком, на мгновенье осветив перекошенное, с трясущейся губой, лицо Ослабова. — Почему? Человек должен знать, что делает война, — жестко добавил он. — От томлений штабс-капитана Петрова может пострадать его военная работа. До рассвета еще далеко, ночь впереди, в темноте мы отсюда не выберемся. Делать нечего, скука, вот и удобный случай развлечься. Прополоснем романтические мозги штабс-капитана тухлятинкой реальной жизни.

— Вы этого не сделаете! — опять вскрикнул Ослабов и схватил за руку Гампеля.

— Сделаю! И в вашем же присутствии.

— Это бессмысленная жестокость. Это его убьет, — продолжал молить Ослабов. — Не надо! Я прошу вас, не надо!

— Вы меня просите? — насмешливо сказал Гампель. — А ведь и вправду, темочка может у нас с вами найтись и другая. Я обещаю пощадить ваши слабые нервы и не говорить с штабс-капитаном сегодня — слышите! — сегодня, если вы мне кое-что расскажете.

— Я расскажу, — освобожденно вздохнул Ослабов, — но что именно?

— Как вы попали к большевикам и о чем у вас шла беседа на том собрании ночью, три дня тому назад? — отчеканил Гампель.

Ослабов возмутился.

— Господин Гампель, — твердо сказал он, — во-первых, я уже говорил вам, что на собрании я не был. Во-вторых, я только от вас узнал, что Батуров, Цивес, Тинкин — большевики.

— Ах, и Батуров? И Тинкин? — вырвалось у Гампеля. — Так, так!

— В-третьих, — продолжал Ослабов, — я не понимаю, что это за допрос. Такие вопросы задают шпионы. А вы… а вы…

Ослабову показалось, что Гампеля как-то скорчило при его словах. “Ерунда, — подумал он, — не может быть”.

— А вы… а вы… — искал он определить Гампеля, — вы работник общественной организации и шпионом быть не можете.

— Благодарю вас, — иронически поблагодарил Гампель, — вашей доверчивости нет предела. Большевиками я интересуюсь с точки зрения философии. Если вам неприятен этот разговор, прекратим его. Тем более, что вот и наши спутники. Ну, как? — другим тоном обратился он к Петрову и шоферу. — Нашли дорогу?

— Придется тут до рассвета пробыть, — сказал Петров, — не разобрать в темноте, — дорога это или просто гора.

— Вот и отлично, — обрадовался Гампель, вытягивая угол бурки из-под руки Ослабова, который опять не удержался от этого жеста. — Отдохнем. Поболтаем. Бутылку коньяку откроем.

— Это будет недурно, — поддержал Петров, — встретим восход солнца.

— А вы неисправимый романтик, — продолжал Гампель, доставая при свете своего фонарика бутылку, банку с икрой и чурек. Нашлись у него и салфетка, и складные ножик и вилка, и влезающие друг в друга металлические стопки. Видно было, что человек при всякой обстановке привык жить с удобствами.

— Последите за машиной, я посплю, — сказал шофер Петрову и пошел в темноту под бок горы.

— А выпить с нами разве не хотите? — крикнул ему вслед Петров.

— Благодарю вас, — донеслось откуда-то из-под горы.

У Ослабова было такое чувство, как будто перед ним сейчас будут скальпировать живого человека. Этот огромный хаос летящего звездного неба, окружавший его со всех сторон, показался ему безвыходной дырой, как тогда, в Тифлисе, кабинетик в Тили-Пучури. Он заерзал на своем месте, задевая локтем Гампеля, который уже откупоривал бутылку.

— Выпейте, — Гампель подал Ослабову стопку, — это успокаивает!