Избранные произведения в двух томах. Том второй

Не делая остановки, обменялись прощальными приветствиями с ханом и понеслись дальше. До Саккиза было еще два перехода: до селения Сера и второй, горный, — в Саккиз.

Ехать было все труднее, потому что дорога все больше была загромождена транспортом.

— Райская страна! — размышлял вслух Гампель. — Кому-то она достанется?

— Только не нам! — усмехнулся Петров. — Пришли, пограбили и ушли — вот наша повадка.

Ослабова все сильней захватывала лихорадка наступления. Оттого что машина обгоняла всех, отчетливо было видно, что все, что было на дороге, несется вперед, повинуясь чьей-то воле, все устремлено к какой-то одной цели, что все рассуждения о смысле, о причинах этого движения исчезли, что осталось только одно это движение, может быть, нелепое, может быть, жестокое, но сейчас, в данный момент, неминуемое и захватывающее.

Уже перевалило далеко за полдень, когда добрались до Сера.

Узкий проселок, обсаженный деревьями, очень похожий на какое-то южнорусское захолустье, привел к селению, расположенному на одном из склонов ущелья. Лепные стенки и сакли громоздились на гору друг за другом, вперемежку с садами. Единственная улица вся была загромождена транспортом, верблюдами, повозками и лошадьми. Вой ругани стоял в воздухе. Никто не хотел податься и уступить дорогу, и движение остановилось. Внизу в ущелье белой пеной вскипал ручей, и дно ущелья было уже в тени. Уже темно-синие тени вкрадывались в желто-розовые пятна стен. Небо было безоблачно. В невозмутимой тишине на крышах стояли жители, наблюдая, как чужие хозяйничают в их гнезде. А хозяйничали вовсю. Вся живность, попадавшаяся на улице, считалась принадлежащей тем, кто сейчас был на улице. Правда, в дома не лазали, но в садах разводили костры, чтоб поджарить наспех ощипанных петухов и кур, сено забирали копну за двугривенный, медные кувшины и котлы хватали без спросу.

В Сера пришлось задержаться надолго. Шофер несколько раз пробовал взять с пустой машиной крутой подъем, но липкая глина и крутизна делали это совершенно невозможным. Пришлось отказаться от мысли ехать дальше на машине, тем более что за Сера начиналась горная дорога.

Петров, вернувшись от коменданта, заявил, что он остается здесь, и даже, по всей вероятности, вернется назад в Эрмене-Булаг. Гампель побежал искать лошадей. Петров и Ослабов присели в лесу.

— Кажется, меня назначают комендантом в Эрмене-Булаг, — сказал Петров, — а наступление наше, кажется, не вытанцовывается. Лезем в снега — там, за Саккизом, уже серьезные потери, — а пробиться через перевалы не можем. Курды заняли окрестные горы и жарят по нашим. Я думаю, у вас в Саккизе будет много работы.

Ослабов оторопел. В дороге, в горячке наступления, все кошмары войны как-то отошли на второй план. Хотелось только нестись и нестись вперед. Только разоренный дворец в Бокане портил это настроение. А сейчас, от слов Петрова, от этого комка человеческой ругани и верблюжьей покорности, от мысли, что еще переход — и там уже война, Ослабову стало как-то тесно и трудно.

— Я предвидел все это, — грустно сказал Петров. — Веретеньев думал, что он с налету прорвется в Месопотамию. А там значительные силы. Ведь мы ничего не знаем, насколько продвинулся за эти дни Арбатов. Турки будут защищаться, потому что мы преграждаем им единственный путь отступления. И для чего все это, для чего? — с неожиданной болью вскрикнул он. — Вот вы, русский интеллигент, разве вы не чувствуете нелепости всего, что тут происходит? Смотрите: мирное село мы все перевернули вверх дном. Знаете, я не могу смотреть в глаза здешним жителям. Это невероятное их спокойствие обезоруживает. Если б они кидались на нас с ножами, обливали нас кипятком, как это бывает, — о, тогда б было легче, но это спокойствие, этот фатализм… Я даже чувствую в нем какое-то презрение к нам.

— Да, да, да! — хватаясь за голову, соглашался Ослабов, — все это так! Нам с вами ничего этого не нужно. Еще меньше это нужно солдатам. Вы только вслушайтесь в эту ругань, забудьте, что это ругань, прислушайтесь к ее тональности, к ее, так сказать, — это слово не подходит, — музыкальности. Что там звучит? Разве только злость на то, что нельзя проехать? Что сломалась оглобля? О, нет. Там звучит много другого! Там отчаяние, там ненависть, там месть! И разве вы не замечали этой враждебности, с которой встречали нас, когда мы заставляли уступать дорогу? А что мы с вами такое? Мы такие же пешки, как и солдаты. Нас, так же как и их, несет что-то, что вне нашей воли. И вот что мне страшно. В солдатской ругани есть сопротивление этой воле, которая нас гонит сюда, а не знаю как у вас, но у меня нет. Я песчинка в потоке. Вон, смотрите, как красиво!

Он показал на глубокую тень, ползущую из ущелья на ярко освещенное селение.

— Вот я могу сейчас чувствовать, как это красиво, и даже забыться в этой красоте, даже простить за то, что я ее вижу, многое, очень многое. А солдаты этого не видят. Им это — не выход.

— Ну, прощайте, — решительно встал Петров, — не нам с вами разрубать эти узлы. Но кто-то это сделает. Прощайте.