Избранные произведения в двух томах. Том второй

— Куда же вы? — уцепился за Петрова Ослабов, чувствуя, что не может сейчас оставаться один.

— В штаб, потом к месту службы. Прощайте. Может быть, еще увидимся.

— Конечно, увидимся! Что вы! Ведь я с первым же транспортом раненых поеду обратно.

Они поцеловались.

Пройдя несколько шагов, Петров вернулся.

— Так вы наверное говорите, что та женщина не похожа на фотографию, которую я вам показывал? — твердо спросил он, смотря прямо в глаза Ослабову.

Ослабов растерялся.

— Да нет же, нет, нет! — с усилием повторил он.

Петров ушел, Ослабов остался один. Прекрасная панорама села и гор стала ему противной. Он прошел на базар, съел люля-кебаб и выпил чаю. Дорога за это время разгрузилась. Навстречу ему ехал Гампель верхом, держа за поводья другую лошадь.

— Вот вам лошадь, — крикнул он. — Держите! Еще одно небольшое дело — и едем.

Ослабов остался один с лошадью, небольшим, крепконогим жеребцом. Не очень умело он сел верхом. Стремена оказались коротки. Он слез, перетянул и опять сел верхом. Лошадь рванула и понеслась. У подъема на гору шофер возился с машиной. Ослабов дал ему записку к Древкову в лазарет и проводил его до выезда из села. Вернувшись на дорогу, он застал на ней Гампеля.

— Ну, теперь едем. Вот винтовка. Берите. Дорога небезопасна. К утру будем в Саккизе. Если будут стрелять сверху, пускайте лошадь вовсю. Стрелять будем, если только преградят дорогу. Наверх снизу — это бесполезно.

Все смуты Ослабова усилились еще едва подавляемым страхом перед предстоящей опасностью.

Солнце уже садилось, дорога сразу увела в ущелье. Сразу стало темнеть. Перегнали вьючный транспорт. Вдруг, как фонарь на палке, из-за горы высунулась луна.

Все стало фантастичным. На дне долин серебром засверкали ручьи, на горах матово засиял снег, и крупные белые звезды в близком небе казались кусочками снега. Из ущелий кричали совы. Луна поднималась все выше, становилось все холодней, как будто холод лился от ее лучей.

Теперь мчались под отвесными скалами по узкой дороге. Слева, за невысокими горами, сплошным белым барьером, четко вырезываясь макушками на лунном небе, громоздились снежные вершины, переходя одна в другую. Вой шакалов несся отовсюду, куда падал лунный свет. Все таяло и расплавлялось в этом свете. Время становилось незаметным, как будто луна и его расправляла.

— Вот самое опасное место, — сказал Гампель и пустил лошадь.

Дорога круто огибала скалу. Ущелье сузилось, и действительно, сверху можно было стрелять на выбор.

Было это несколько минут или час? И сколько вообще часов прошло в пути? Несмотря на холод, лошади взмылились, и Ослабов тоже только по налетам ветра угадывал, что было холодно.

— Вот Саккиз! — крикнул Гампель, когда одолели последнюю гору.

Ослабов ничего не видел в распахнувшейся вдруг долине, затопленной лунными лучами.

Барьер снежных гор как будто придвинулся; бирюзовые тени, мягко и округло, как на облаках, гнездились в снегу. Начался спуск, и Ослабов теперь различил далеко внизу, как нарисованный нежнейшей акварелью, город с легкими минаретами, с уступчатым дворцом, с нежным сверканием отраженного в узорчатом переплете стен-окон — лунного света. Сразу ему стало легче от того, что там было жилье, свои.

— Вот Калиханский перевал! — опять показал Гампель на снежный барьер, совсем уже нависший над дорогой и долиной.

Незыблемой чистотой, первозданной белизной, величием и спокойствием веяло от перевала.

“И вот сейчас, там, на этой белизне, окопы, война, смерть, кровь, кровь на снегу”, — подумал Ослабов, и весь мозг ему свело судорогой неразрешимых противоречий между этой красотой и тишиной и человеческой кровью, кровью загнанных сюда, для того чтоб пятнать своей и чужой кровью этот снег, русских мужиков.

Спуск продолжался долго. Ехать приходилось медленно, потому что лунный свет обманывал, выдавая обрыв в пропасть за тень и спуск — за ровную дорогу. Но курдские лошади уверенно вели вниз, и скоро город стал бесшумно надвигаться на Ослабова. Еще несколько поворотов, и, ничего не видя в густой тени, доверяя только лошадям, Ослабов и Гампель ехали уже в щелях улиц. Башнями и стенами над низким селом вздыбился дворец. Нежно-белые стволы тополей, здесь еще не распустившихся, стояли, как колонны храма. Тончайшие их ветки иглами вонзались в изумрудное небо. Остроконечными льдинами поднимались с кладбища белые мраморные памятники. Круглый высокий мавзолей высился среди них между четырех тополей. Опять щелями и коридорами закрутили улицы. Ехали на минарет, который был, очевидно, в центре города. Вдруг он сразу вырос над головами, и в ту же минуту резко оборвалась горная тишина, — площадь трепетала. Казачьи патрули ежеминутно подъезжали и отъезжали от дворца, у костра над большим котлом возились в очереди, лошади смешивались с людьми в одну толпу.

Затекшими ногами Ослабов прошел через ряд комнат нижнего этажа, где курды грелись над жаровнями, а старухи с ловкостью фокусников перебирали рис на двухаршинных, круглых, с резными краями, медных блюдах, и поднялся в комнату с лепными стенами и цветными стеклами в резном переплете окна, занимавшего всю стену.