— Даже Модесто не остается в этом доме, когда мы едем на курорт, — сказал он.
Объективно говоря, против такого аргумента нельзя было возразить, однако же на Юную Невесту он, по всей видимости, не произвел особого впечатления.
— Дело в том, что Сын вот-вот вернется, — повторила она.
— В самом деле?
— Думаю, да.
— Откуда вы знаете?
— Я не знаю. Я чувствую.
— Чувствовать мало, милая.
— Но иногда чувствовать — это все, синьор.
Отец вглядывался в нее. Не впервые он наблюдал в ней эту мягкую дерзость, и каждый раз такая манера невольно его очаровывала. Поведение неуместное, но проглядывало в нем обещание какой-то усердной силы, благодаря которой можно прожить с поднятой головой какую угодно жизнь. Поэтому, видя, как упорно Юная Невеста стоит на своем, он даже задумался на мгновение, не лучше ли будет сказать ей все: сообщить, что Сын исчез, и признаться, что сам он понятия не имеет, что со всем этим делать. Но его остановило сомнение, явившееся из ниоткуда: вдруг там, где потерпел крах его рациональный подход к проблеме, эта девушка, с ее бесконечной способностью прилагать усилия, добьется успеха. В миг странного просветления Отец подумал, что Сын, возможно, и вправду вернется, если только он позволит девушке ждать его
— Никто никогда не оставался в этом доме, когда мы едем на курорт, — повторил он скорее для самого себя, чем для Юной Невесты.
— Это так важно?
— Думаю, да.
— Почему?
— Повторяя жесты, мы держим мир: это как вести ребенка за руку, чтобы он не потерялся.
— Он, может, и не потеряется. Может, оставшись один, набегается всласть и будет счастлив.
— Я бы не слишком на это надеялся.
— И потом, не кажется ли вам, что он все равно потеряется, рано или поздно?
Отец подумал о Сыне, вспомнил, как тысячу раз водил его за руку.
— Возможно, — согласился он.
— Почему вы не доверяете мне?
— Потому, что вам восемнадцать лет, синьорина.
— И что с того?
— Вам предстоит научиться массе вещей, прежде, нежели можно будет предположить, что вы правы.
— Вы шутите, да?
— Я вполне серьезно.
— Вам было двадцать лет, когда вы взяли жену и сына, которых не выбирали. Кто-нибудь говорил, будто вы до этого не доросли?
Отец, изумленный, сделал в воздухе неопределенный жест.
— Это другая история, — возразил он.
— Вы так думаете?
Отец сделал еще один не поддающийся разгадке жест.
— Нет, вы так не думаете, — продолжила Юная Невеста. — Вы знаете, что все мы погружены в одну-единственную историю, которая так давно началась и до сих пор не завершилась.
— Сядьте, пожалуйста, синьорина, я волнуюсь, глядя, как вы стоите.
Он поднес руку к сердцу.
Юная Невеста села напротив него. Заговорила самым спокойным, самым ласковым голосом, какой только могла в себе отыскать.
— Вы не верите, что я смогу прожить одна в этом доме. Но вы понятия не имеете, каким большим и уединенным был тот дом в Аргентине. Меня там оставляли на целые дни. Я не боялась тогда и не испугаюсь сейчас, поверьте. Я всего лишь молодая девушка, но дважды пересекла океан, в последний раз одна, направляясь сюда и зная, что, поступая так, убиваю своего отца. Я кажусь молодой девушкой, но уже давно не такая.
— Знаю, — кивнул Отец.
— Доверьтесь мне.
— Проблема не в этом.
— Тогда в чем?
— Я не привык верить в действенность иррационального.
— Простите, как?
— Вы хотите остаться здесь, поскольку
— Да.
— Я не привык принимать решения на основании того, что
— Может быть, я неправильно выбрала слово.
— Выберите получше.
— Я знаю.
— На основании чего?
— Вы думаете, будто знаете Сына?
— Самую малость: насколько вообще допустимо знать сыновей. Они — затонувшие материки, и мы видим только то, что выступает над поверхностью воды.
— Но мне он не сын, а возлюбленный. Допускаете ли вы, что я могу знать о нем что-то еще, знать больше? Я говорю:
— Допускаю.
— Разве этого не достаточно?
Перед Отцом опять, словно молния, блеснуло сомнение: вдруг, если позволить девушке ждать
Он закрыл глаза, оперся локтями о письменный стол и поднес ладони к лицу. Кончиками пальцев провел по морщинам на лбу. Долго сидел так. Юная Невеста не проронила ни слова: ждала. Спрашивала себя, что еще можно добавить, чтобы склонить волю этого человека. Даже задумалась на мгновение, не заговорить ли о «Дон Кихоте», но сразу поняла, что это лишь усложнит дело. Больше сказать было нечего, оставалось только ждать.
Отец отнял руки от лица, уселся на стуле поудобнее, оперся о спинку.
— Как вам, несомненно, сообщили в тот день в городе, — проговорил он, — уже много лет я нахожу в себе силы посвящать себя задаче, которую для себя избрал и которую со временем научился любить. Я прилагаю усилия к тому, чтобы поддерживать мир в порядке, если можно так выразиться. Я не говорю, разумеется, о целом мире, но только о той маленькой части мира, которая назначена мне.
Отец говорил очень спокойно, с великим тщанием подбирая слова.
— Это непростая задача, — заключил он.