Избранные произведения в одном томе

Что можно со мной сделать? Что следует со мной сделать? Один и тот же вопрос. Возможности были ограничены. Семья перебирала их все — заунывно, бесконечно, сидя по вечерам за кухонным столом за закрытыми ставнями, поедая сухие щетинистые колбасы и картофельную похлебку. Когда мне было получше, я тоже сидела с ними, поддерживала разговор как могла, вылавливая в супе куски картошки. В другое время я пряталась где-нибудь в темном углу, мяукая что-то сама с собой и слушая чирикающие голоса, которых кроме меня никто не слышал.

— А ведь ребеночком она была такая миленькая, — говорила моя мать. — И все у нее было как следует.

Ее печалило, что она произвела на свет подобное существо: это было для нее упреком, осуждением. Чем она провинилась?

— Может, кто-то порчу навел, — говорила моя бабка. Она была сухая и щетинистая, как те самые колбасы, но в ее случае это было естественно, из-за возраста.

— С ней много лет было все в порядке, — говорил мой отец. — Все началось после того, как она переболела корью в семь лет. После этого.

— Кто мог навести на нас порчу? — гадала мать.

Бабка злобно кривилась. У нее был длинный список кандидатов. Но она не могла указать на кого-то определенного. Нашу семью всегда уважали и даже в какой-то степени любили. Пока что. И дальше будет так, если удастся придумать, что делать со мной. Если удастся это придумать раньше, чем я выйду на свет, как шило из мешка.

— Доктор сказал, это болезнь, — говорил мой отец. Ему нравилось считать себя просвещенным мыслителем. Он выписывал газеты. Это он настоял, чтобы меня научили читать, и поощрял меня в чтении, несмотря ни на что. Впрочем, я больше не могла сидеть у него на руках. Он сажал меня на другой конец стола. Эта вынужденная дистанция огорчала меня, но я понимала, почему отец так делает.

— Тогда почему он не даст нам лекарства? — спрашивала мать. Бабка фыркала. У нее были свои мысли на этот счет — вода из гнилого пня и грибы-дождевики. Однажды она сунула мою голову в корыто с замоченным грязным бельем и удерживала под водой, а сама молилась. Так она пыталась изгнать демона, который, по ее убеждению, влетел ко мне в рот и поселился за грудиной. Мать сказала, что бабушка хочет как лучше.

«Кормите ее хлебом, — сказал доктор. — Она будет есть много хлеба. И картошки. Она захочет пить кровь. Сгодится куриная или коровья. Много не давайте». Он сказал, как называется эта болезнь — в названии было много букв «п» и «р», и оно нам ничего не говорило. До меня он только однажды видел такой случай, сказал он, глядя на мои желтые глаза, розовые зубы, красные ногти, густые длинные черные волосы на руках и груди. Он хотел забрать меня в город, чтобы показать другим докторам, но семья воспротивилась.

— Она — lusus naturae, — сказал он.

— Что это значит? — спросила моя бабка.

— Игра природы, — объяснил доктор. Его выписали откуда-то из заморских краев. Местного доктора не стали звать, чтобы он не проболтался. — Это по-латыни. Нечто вроде чудовища.

Он думал, я его не понимаю, потому что мяукаю.

— Никто не виноват, — сказал он.

— Она — человек, — сказал отец. Он заплатил доктору большие деньги, чтобы тот уехал обратно к себе в заграницу и больше не возвращался.

— За что Господь нас так наказал? — спросила моя мать.

— Проклятие или болезнь — это все равно, — сказала моя старшая сестра. — В любом случае, если узнают, на мне никто не женится.

Я кивнула. Это правда. Сестра была хорошенькая, и мы не бедствовали, мы были почти зажиточные. Если бы не я, сестру ждало бы безоблачное будущее.

Днем я сидела у себя в затемненной комнате, поскольку выглядела уже совершенно неприемлемо. Меня это устраивало — я терпеть не могла солнечный свет. По ночам мне не спалось, и я бродила по дому, слушая, как домашние храпят — или поскуливают, если им снятся кошмары. Кот составлял мне компанию. Единственное живое существо, которое хотело быть рядом со мной. От меня пахло кровью — старой, засохшей: может, потому кот за мной и таскался, а иногда забирался мне на колени и начинал меня лизать.

Соседям сказали, что у меня тяжелая болезнь, изнурительная лихорадка, бред. Соседи посылали нам яйца и капусту, а время от времени приходили разнюхать, нет ли чего нового, но видеть меня не хотели — вдруг то, что у меня, заразно.

Было решено, что я умру. Так я не буду стоять на пути у сестры, не буду нависать над ней, как злой рок.

— Лучше пускай одна будет счастлива, чем обе несчастны, — сказала бабка. Она к этому времени завела обычай втыкать зубки чеснока вокруг косяка моей двери. Я согласилась на этот план — я хотела помочь.