Избранные произведения в одном томе

Говорят, что и дети страдают. Кто-то это видел. Значит, надо избавляться и от них. Детей и стариков быть не должно. Как они этого добьются — это их дело. Оставшееся население не сможет помешать реформам, и жизнь изменится к лучшему, что она и делает, хотя и незаметно для участников процесса. Это как часовой механизм. Большая стрелка — законы парламента. Минутная — распоряжения правительства. А ремень от часов — изменение жизни к лучшему. Как видим, они тесно связаны между собой.

Операция отъема денег, проводимая над населением раз в два-три года, болезненна, но необходима. Как кастрация котов. Она их делает домашними и доброжелательными. Кастрированный, конечно, на крышу не полезет и в марте сидит тихо. Единственное, чего бы хотелось, — чтоб население встретило эту операцию с одобрением. Думается, что третий отъем денег через два года так и будет встречен и никакой неожиданностью ни для кого уже не будет.

А при условии отсутствия стариков, женщин и детей, хотя бы на переходный период, все проблемы будут решены быстро и жизнь станет яркой и короткой без ненужной старости и детства, как и было обещано в начале этого рассказа.

Я играю Америку

Чтобы увидеть Нью-Йорк, нужно поднять голову, чтобы увидать Америку, нужно смотреть вдаль. В Америке поражают грузовики. Они чудовищно сексуальны. В Америке поражает количество льда в стаканах и ничего среднего. Америка обходится без средних ступенек лестницы. Роскошь или нищета, невежество или образованность, очень толстый или худой. Среднего американца, видимо, нет.

Конечно, когда советский человек попадает в Америку и обалдело стоит на тротуаре, зажав в потной ладони шестьсот восемьдесят долларов, он окончательно сходит с ума, когда какая-то пара его спрашивает по-русски, как найти Пятьдесят вторую авеню. Количество магазинов, вещей и машин превосходит мыслимое. Но ничего, со шмотками мы можем смириться, тем более по нашим деньгам они тоже невысокого качества. Даже по советским понятиям змейка в сапоге довольно быстро отделяется от голенища. Легковые машины поражают, но можно терпеть. В конце концов, маленькие «Жигули», средние «Жигули», очень большие «Жигули» едут одинаково. Что советского человека переворачивает до дна — американские гастрономы-супермаркеты. Там можно повеситься в начале, в середине и в конце. Пока Америка будет так жрать, хорошие отношения между нами невозможны. Надо что-то делать, товарищи. Мясной прилавок по двести-тристи метров, колбасы — дождем, об них спотыкаешься головой. Окорока, мясо фасованное с косточкой, без косточки… Вот где нашим туристам и дурно бывает, и плохо, им предлагают выйти на воздух, но они просят их не выводить. Зеленной отдел завершает разгром личности. Авокадо, папайя, киви, манго, черт его знает, что-то в скорлупе со вкусом ананаса, что-то в разрезе как наша пятиконечная звезда, с цитрусовым уклоном, явная груша с грейпфрутовым нутром…

Когда наш турист спрашивает: «Когда у вас появляется первая клубника?» — «В шесть утра».

Почему мы так потрясены? Мы-то были уверены, что Земля плоская. Если зима, значит, в магазинах ничего нет, появится летом или осенью. В последнее время и осенью не появляется. Значит, в мире неурожай, думаем мы. Но как только пересекаешь нашу границу, вдруг соображаешь, что Земля круглая, и если у тебя дома зима, то на другой стороне шара — лето, и оттуда могут привезти, если, конечно, у тебя нормальные деньги, а не опавшие листья.

А мандарины?! Я жил в гостинице «Интурист» рядом с японским фигуристом. Он все спрашивал:

— Что это за плоды в буфете: маленькие, кислые, зеленые, она их совком из ящика насыпает в пакет?

— Мандарины.

— Нет, мандарины я знаю, — ответил японец. — Эти такие маленькие кислые зеленые и так далее.

Что я мог сказать? Если бы я знал, когда их убирают. Может, это вообще почки, специально для наших людей, чтоб у них были такие же кислые лица. Конечно, товарищи, то, что мы едим под названием мандарины, не мандарины. Мандарины — это нечто крупное, оранжевое, шкурка отделяется от тела не вместе с плодом, а отдельно, а внутри сладко и ароматно. Кстати, то, что мы пьем под названием кефир, — не кефир, сметана — не сметана, молоко — не молоко. То ли у нас неверный перевод… Короче, наша сметана — это кефир, кефир — это молоко, молоко — это вода и так далее. Можете сами сдвинуть на один термин назад, начиная с тортов, колбас и так далее.

Не скажу, что в Америке вкусно готовят. У них там без соли и сахара. Они, в отличие от нас, хотят долго жить, им их жизнь нравится. Мы тоже хотим долго жить, потому что нам наша жизнь не нравится.

В вопросах жизненных удовольствий я профессионал, и на фоне нашей борьбы с алкоголем я скажу самое интересное: там можно выпить и закусить, не прерывая беседы. Можно представить, как быстро у нас отправят в сумасшедший дом, если мы, не прерывая беседы, будем жрать…

Запомните мое правило: алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве.