Объясни, что костюм наш, хотя похож на английский, но наш, а туфли действительно английские. Это уж точно, тут уж ничего — поймут, но были в продаже, куплены такого-то. Подходи ко всем, успокаивай. Кто за тебя это сделает? Каждый шаг обоснуй, оправдай и гуляй на здоровье. Только объясни, почему гуляешь, и гуляй.
У комиссии нет большей радости, если ты оправдался. Там же друзья твои. Им, наоборот, легче — живи еще, если хочется, живи, докажи необходимость — и живи, радуйся.
Если все невинные оправдаются и отойдут, перед глазами останутся кто? Виноватые! Что и даст возможность их сразу выявить.
Можно только порадоваться той огромной работе, что проводит население, восторгаться атмосферой готовности, когда уже не требуется вопросов. Ответы несут со всех сторон — в шапках, карманах, глазах, портфелях. Ибо вопрос висит один над всеми: почему? По какому праву? Ответ каждый несет из сердца своего. Все перед всеми. Из одежды, из души, из тела — ответ, ответ, ответ. Не ожидая вопроса — ответ, ответ, ответ. Как ходьба, как сердце — ответ, ответ, ответ. Чудо!
Суть нашей жизни
Суть нашей жизни в том, что посреди любого удовольствия, любви, выпивки или лучшей беседы может кто-то подойти и сказать:
— Вы чего это здесь собрались? Совесть у вас есть?
И вы начнете собираться неизвестно куда.
Компания, стол, чтение, разговоры, смех, наслаждение — вдруг:
— Что это вы здесь делаете? А ну быстро!
И вы собираетесь неизвестно куда.
Белая ночь, гитары, огни пароходов на светлой воде…
— Ну-ка, что это вы здесь собрались? Ну-ка, ну-ка без разговоров!
И вы собираетесь.
«Сьчас — сьчас — сьчас…» — только чтоб тихо, только чтоб мертво было.
Или черная ночь. Звезды, море, наверху танцы, внизу темно и таинственно, и только ее руки еще светятся, а твои уже нет. И вдруг, как рев коровы:
— Это кто здесь прячется? Что это такое?! А ну-ка быстро отсюда!
И вы собираетесь неизвестно куда.
Здесь убирают, здесь подметают, здесь ограждают, здесь проверяют, здесь размечают. Так шаг за шагом, как диких оленей.
И вот оно родное: икра из синеньких-помидорок, арбуз, бычки жареные, килечка домашняя…
— А ну вон отсюда. Этта что такое? А ну, вон отсюда!
И вы опять начинаете собираться, совсем забыв, что вы у себя дома!
Государство и народ
Отношения с родным пролетарским государством складываются очень изощренно. Пролетариат воюет с милицией, крестьянство — с райкомами, интеллигенция — с КГБ, средние слои — с ОБХСС. Так и наловчились: не поворачиваться спиной — воспользуются. Только лицом. Мы отвернемся — они нас. Они отвернутся — мы их.
В счетчик — булавки, в спиртопровод — штуцер, в цистерну — шланг, и качаем, озабоченно глядя по сторонам. Все, что течет, выпьем обязательно: практика показала, чаще всего бьет в голову. Руки ходят непрерывно — ощупывая, примеривая… Крутится — отвинтим. Потечет — наберем. Отламывается — отломаем и ночью при стоячем счетчике рассмотрим.
Государство все, что можно, забирает у нас, мы — у государства. Оно родное, и мы родные. У него и у нас ничего вроде уже не осталось. Ну там военное кое-что… Антенну параболическую на Дальнем Востоке, уникальную… Кто-то отвернулся — и нет ее… По сараям, по парникам… Грузовик после аварии боком лежит, а у него внутри копаются. Утром — один остов: пираньи…
И государство не дремлет. Отошел от магазина на пять метров, а там цены повысились. От газет отвернулся — вдвое, бензин — вдвое, такси — вдвое, колбаса — вчетверо. А нам хоть бы что. Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого влияния не имеет. То есть не производит заметного со стороны впечатления. Те, кто с государством выясняться боится, те на своих таких же бросаются с криком: «Почему я мало получаю?! Почему я плохо живу?!» И конечно, получают обстоятельный ответ: «А почему я мало получаю?! А почему я плохо живу?!»
А от государства — мы привыкли. Каждую секунду и всегда готов. Дорожание, повышение, урезание, талоны — это оно нас. Цикл прошел, теперь мы его ищем. Ага, нашли: бензин — у самосвалов, трубы — на стройках, мясо — на бойнях, рыбу — у ГЭС. Качаем, озабоченно глядя по сторонам. Так что и у нас, и у государства результаты нулевые, кроме, конечно, моральных. Нравственность совершенно упала у обеих сторон. Надо отдать должное государству — оно первое засуетилось.
Ну, мол, сколько можно, ребята, мы ж как-то не по-человечески живем… А народ чего, он полностью привык, приспособился, нашел свое место, говорит, что нужно, приходит куда надо и отвинчивает руками, ногами, зубами, преданно глядя государству в глаза.
— У нас государство рабочих и крестьян, — говорит государство.
— А как же, — отвечает народ, — естественно! — И отвинчивает, откручивает, отламывает.
— Все, что государственное, то твое.
— А как же — естественно, — говорит народ. — Это так естественно. — И откручивает, отвинчивает, отламывает.
— Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство.