Избранные произведения в одном томе

— Вот. Теперь ты можешь быть не согласен.

— Ага… И долго?

— Ну, долго я б не советовал… Ну, пока это происходит, можно.

— А зачем это мне?

— А я сам не знаю.

— И чего?

— Ничего… Так и живи…

— А не поймают?

— А ты никому не говори.

— Ага… Тогда конечно… Это облегчение.

— А как же…

— И до каких пор молчать?

— Пока не согласишься.

— Тогда уже молчать не стоит.

— Можно и высказаться, но тоже осторожно.

— Это облегчение.

— Это большое послабление!

— Прэсса добилась?

— Прэсса!

— Ну прэсса!

— Да, прэсса тут все и завертела.

— А где она?

— А всюду. Я тут заходил в одну. Эти ребята… Ух, разворотистые. На Пушкинской, вернее, там милиция. Глянул через окно с улицы, поверишь: стол, стул, телефон, бумага и больше ничего.

— Ничего?

— Ничего.

— А как же он громит?

— Вот так.

— Значит, перестроился…

— Перестроился.

— Ну прэсса…

— Ой прэсса!

— Слышали, всю прэссу вызывали: «Чего у вас каждый день тайфуны, аварии, вы что, сдурели?» Те туда, сюда, мол, это не мы, мол, это стихия. А им: «Если у вас настроение хреновое, вы на людей не вымещайте, уменьшить к чертовой матери вдвое всю эту гадость». Те: «Есть!» — и давай себе о зэках писать. Мол, сидит, а не виновен. Сидит, а не виновен. Их опять вызывали: «Опять народ будоражите. Каждый, кто сидит, виновен! Сидят, никому не мешают. Уже сто комиссий, мол, проверяло:

— Как вы тут, зэки?

— Все в порядке. Хорошо сидим. Езжайте домой!»

Ну, те вначале кричали, что много сидит, сейчас кричат: «Не. Кажется, немного». И про прошлое уточнили. Раньше, мол, ужас сколько перед войной погибло. Сейчас уточнили: «Не, кажется, ничего, не так много».

— Ну прэсса!

— Да, сейчас они вообще — то притихнут, то вскипят.

— Читали? — И народ проехал свою остановку.

Нечего читать, и народ вышел на своей остановке.

Отодвинули облако

Отодвинули облако и спросили:

— Ты ее любишь?

— Да.

— Ты ее ненавидишь?

— Да.

— Ты ее не можешь забыть?

— Да.

— Жизнь без нее потеряла смысл?

— Нет.

— Что делаешь?

— Лежу. Думаю.

— Маму жалко?

— Очень.

— Себя жалко?

— Нет.

— В общем, все кончено?

— Да.

— Идут повторы?

— Да.

— Пьешь?

— Пью.

— Мы тебя застали как раз…

— Да. После этого.

— Извини.

— Можно попросить?

— О маме?

— Да.

— Это заблуждение. Мы не для просьб. Нельзя менять судьбу, нельзя.

— Одну…

— Нельзя. В ней больше, чем во всем. Нельзя! Знать хочешь?

— Нет. Совет какой-нибудь…

— Новости, которые ты считаешь плохими — такие же!

— Я буду счастлив?

— Ты будешь доволен. Иногда.

— Друзья?

— Как тебе сказать?.. Ты слишком на них рассчитываешь.

— Женщины?

— Надежнее, но небескорыстно.

— Рассчитывать на себя?

— Нет.

— На женщин?

— Нет. Не показывай людям.

— А вы? Поможете?

— Пережить, перетерпеть. Пережить-перетерпеть.

— Так мало?

— Совсем не мало.

— Бороться?

— Нет. Не ври. Делай что хочешь.

— Это просто.

— Не ври, делай что хочешь!

— Это же просто.

— Не ври, делай что хочешь.

— А хватит сил?

— Вот когда тебе нужно соврать, ты чувствуешь?

— Да.

— Когда ты пишешь и не идет рука, ты чувствуешь?

— Да.

— Когда ты внезапно кладешь слово, которого ты не знаешь, ты чувствуешь?

— Да.

— И этот ритм?

— Да.

— И эту точку, которую кто-то ставит?

— Да.

— Это мы.

— Да… да… да…

— Вставай…

— Да-да-да. Я встаю…

Птичий полет

Для Р. Карцева и В. Ильченко

Бессонница — размышление от возбуждения и возбуждение от размышлений.

Прохожий

В этом уголке подобраны растения и животные, которые вместе неплохо смотрятся. А здесь собраны люди. Эти деятельны. Эти романтичны. Этих мы держим для контраста.

А это влюбленные. Они ждут друг друга. Лучшие часы их жизни, когда они ждут. Кровь переливается, руки дрожат, ни на что не отвечают. Выигрывает тот, кого дольше ждут.

Эти ребята заняты. Энергичны, сероваты, деловиты или деловито-сероваты. Стремительно идут куда-то, как дворняги, озабоченно бегущие вперед лица и так же внезапно — назад, что у них тоже вперед, создавая у зрителя ощущение, что их очень ждут впереди лица.

И, отыграв озабоченность, войдя к себе и раздевшись, стремительно скучает. И трубку берет только на разговоре, то есть, беря трубку, что-то говорит сам себе, как будто у него непрерывно сидят люди: «Люди у меня, люди». Люди у тебя, люди.

Они — наша энергия. Мы — их природная сообразительность. Они хотят от нас правды, снабжая нас ложью. Сами открыть ничего не могут, но другим могут помешать, отчего тоже приобретают известность.

У них карты с флажками: здесь нет хлеба, здесь нет мяса, здесь нет воды. Здесь зелень хорошая, здесь охота, здесь рыба, здесь воздух. У них карты. А мы ничего друг другу не сообщаем и не поддерживаем друг друга. Мы их радуем жалкой правдой о давке в трамваях.

Да, эти делают карьеру. У них есть главное: они умеют с нами разговаривать. Мы с ними — нет. Они видят нас насквозь, а мы в них ошибаемся. Безошибочно можем сказать одно: это плохой человек, и ошибаемся, — пока до беды далеко, черт разберет. Вот только если нам поручат его застрелить, мы, может, и не сможем, а…