Избранные произведения в одном томе

— Да?

— Там далеко не рай.

— Да? А чего там?

— Ну не рай. Всего не расскажешь. Надо жить там, чтоб понять.

— А чтоб понять как здесь?

— Необязательно. Можно жить и там. Там не рай. С одной стороны, вроде все есть, а с другой — душа болит за нас.

— За кого?

— За нас, за нас. Но привык уже.

— Что душа болит?

— Жить там привык.

— Вы ж говорили, что здесь привыкли.

— Раньше — да. Раньше здесь привык. А сейчас там привык.

— А где же у вас теперь эта, ну сейчас уже не говорят, ну родина?

— А какое это имеет значение? Где творю — там и родина.

— Так вы, извините, вы об нас пишете?

— Обязательно. Это однозначно.

— А живете там?

— Да, оттуда видней. Отойти надо слегка и прищуриться. Тогда вся громада, все ваши несчастья видны.

— Это да. Нам тут все не видны.

— Да, вам только часть видна.

— Нам и этого, конечно…

— Нет, этого мало.

— Нам хватает.

— Вам хватает, чтоб жить, а чтоб понять — отъехать надо. И я скажу тебе: приезжаешь сюда, здесь такой мрак, такое хамство, такая грязь… В туалетах вонь. А как вы относитесь друг к другу, как вы относитесь друг к другу… Доннер веттер, облицайтен, ранген, шпацирен, блюхер верк, цумбай шпиль.

— Чего?

— Темнота, понимаешь? А ваши машины? Платья у вас нельзя трогать руками, а хлеб можно. Этого нет ни в одной стране мира… А как она подает?! Как она подает?! Ей что, улыбнуться, карген, бурген, жалко? Ну скажи, что у нее отвалится, если она улыбнется?.. Если ты уже дождался, грехен, бульхен, бортюнгине…

— Это вы матом?

— Не, у нас мата нет.

— А у нас есть еще.

— Да, помню, помню… А как вы тут живете? Как вы тут живете, я не знаю?!

— И я не знаю.

— Вот и я не знаю. Может, действительно каждый заслуживает того, чего заслуживает.

— Может.

— Да и как вернуться? Дети мои уже не мы, понимаешь?

— Как, они же русские?!

— Были, были.

— А снова не хотят?

— Удавятся и меня удавят.

— А если мы все здесь сделаем: и свободу, и продукты…

— Этого мало, херр, надо и культуру, и вежливость, и вымытые продукты, и тишину по утрам, и чистый воздух, и разные машины, и сосиски с капустой, и пиво, и четкость, и пунктуальность, и вековые демократические традиции.

— Так это же будет Германия.

— Вот тогда мы и вернемся.

Наш путь

А мне лично все равно, хоть еврей, хоть турок, хоть кто.

Но если ты еврей, ты помнить должен, не забывать. Ты мне раньше всех встань и явись-удавись, и доложь-положь.

Я вообще интернационалист, мне все равно, мать их, кто там бурит в углу, хоть казах, хоть кто, лишь бы бурил-давился, мне чтоб дело делал-мучился-страдал. Я всех гадов насквозь вижу с ихними хитростями-прикидками-прищуром. Ты умный — лезь в забой, долби-задыхайся, трамбуй-ковыряй, работай, гад, у меня на глазах, уважай линию партии, укрепляй ее, мерзотник, мелкий пакостник, крупным трудом и гибелью своей, вкалывай-пропадай и возделывай-подыхай лучшую жизнь, потом по читальням будешь бегать справа-налево, слева-направо, очками сверкать в разные стороны.

А страна наша — страна уважения к крупному, грубому, политому соленым потом физическому труду, омоченному кровью вредителей, лодырей и мелких пакостников.

Крупно, крупно и крепко на крови стоят Магадан, Воркута, Ухта, Инта. Стоят, не валятся. Крепкая кладка на крови и белках вредителей-паскуд и мерзотников разных национальностей, а также и героев наших. На века стоят. Не храм на крови — край огромный огнями играет.

И мороз-снег не страшен. Не страшен, нет и нет, не страшен!

Руками, бушлатами, лопатами, языками чистим-вылизываем камни, ложась трупами на обочины: все чисто, проезжайте, товарищи, чисто все!

Нельзя, нельзя ему жизнь давать-ценить. Он себе сразу и только, только и сразу халабуду-ящик поставит и будет жить, мерзотник, только и явно для себя, колупаясь в дерьме своих соток, пожирая национальных птиц и государственные коренья, вредя великому делу прокладки новых путей эпохи, гласящей крупно и твердо: умри, подохни здесь, и здесь, и здесь, и дальше, ибо бездорожье в великой схватке двух систем, одна из которых построена на эксплуатации, другая — на гибели, на светлой гибели сознательно лежащих вниз лицом и образующих дорогу телами своих строителей.

Нельзя, нельзя нам строить без гибели — стоять не будет. Рухнет к чертям, пылью взорвется — возрадуется.

Нету техники, нет умения, нет желания. Только на крови стоит — что Петрово, что Сталиново. Кровь ему качество дает. Когда под каждой шпалой лежит наш скромный герой — и ходит дорога «Москва — Воркута». Ибо очень большие длины и очень много шпал нужно. А всего не хватает, кроме людей. Вот и вперед, вперед!.. Ни что сзади, ни что посредине — только вперед, чтоб выиграть сражение, пока они нас техникой не задавили.

Наша сила в людях, в том, что мы их не считаем. Первые в мире. Мы бросаем их на пулеметы, забрасываем ими ямы, выравниваем ими дороги. Чтоб пройти. Больше у нас ничего нет. Мы серые, мы отсталые, да и у командиров таланту мало… Только людьмыма, умеющими кусаться, царапаться, выламывать и вырывать кости в тихой ночной борьбе. Людьмыма! Не считая. Начнем считать — пропадем. Посчитаем — пропадем, умрем — не доползем.