Избранные произведения в одном томе

— Странно… — согласился он наконец. — Быстро вычислили?

— Нет… — сипло сказал я. — Сначала думали везти на Ураков бугор.

— А что помешало?

— Интуиция…

— Есть случаи, когда логика бессильна… — снова пришёл на выручку Игорь.

Неженский покивал.

— Так я и думал, — удовлетворённо молвил он. — Пётр…

Дородный референт отомкнул сейф и достал оттуда два длинных конверта.

* * *

Вскрыть мы их осмелились только в «Конфетках-бараночках». Каждый из конвертов содержал пятьдесят тысяч рублей — всё теми же алыми купюрами.

Как вовремя! Ах как вовремя! Вернём долги, отпразднуем по-человечески Новый год… Но тут я взглянул на Шахина и увидел, что моих радостных чувств он, кажется, не разделяет. С таким беспощадным лицом покойный атаман Ураков должен был кричать проплывающим мимо судам: «Заворачивай!»

— Чем недоволен?

Игорь медленно прятал конверт.

— Сколько ж они сами огребли? — угрюмо выговорил он.

Я попробовал представить. Да много, наверное, раз в Лондон летит отчитываться…

— Как-то унизительно даже… — сказал Игорь. — Ну вот сам смотри…

За витринными стёклами медленно падал невиданный в наших широтах крупный декабрьский снег. Он ложился на раздвоенные в виде ласточкиных хвостов верхушки обелиска, представлявшего собой пару ничего не подпирающих столпов, на каменные бердыши и плечи двух стрельцов, основавших когда-то Царицын.

Давно осточертевший проспект преобразился, стал почти прекрасен.

— И тебе не обидно? — ядовито осведомился Шахин. — Вот этот мир оценили в полтинник… Ну хорошо! В два полтинника… Не обидно, нет?

— Да ладно тебе, — проворчал я. — Спасли и спасли… Что ж теперь?..

— То есть получается, что мы рисковали ради…

— Чем ты рисковал?

— Не знаю! Но они-то — знали!

Как всегда, мне трудно было уразуметь, придуряется мой друг Игорь или впрямь раздосадован.

— Могли бы и других нанять, — попытался урезонить я его.

— Не могли бы!

— А! Ну да… У остальных одно полушарие мозга работает в ущерб другому…

— Работает? Хрен там оно работает! Просто таких лохов, как мы, двое на весь город! А ты обратил внимание: Неженский даже не удивился, когда ты ему сказал, что череп — у тебя в квартире…

— Обратил…

— Они заранее всё разузнали… — зловеще изрёк Игорь. — И что тёща у меня суеверная, и что не поедем мы никуда по такой погоде…

Я вспомнил мой первый разговор по телефону с Петром Агриковым и, честно сказать, сильно усомнился во всей этой шахинской конспирологии. Ничего о нас заранее не выведывали — всё делалось откровенно впопыхах и наобум. Да и количество городских лохов было Игорем явно занижено…

А друг мой тем временем призадумался. Хитрый осетриный профиль чуть вздёрнут. Стало быть, озарило. Или вот-вот озарит.

— Слушай… — промолвил он. — А как думаешь, сколько он может стоить? Понятно, не оригинал, новодел, но… всё-таки горный хрусталь, ювелирная работа…

Я представил реакцию жены, скажи я ей такое, выпрямился на табурете, отставил рюмку.

— А вот нетушки тебе! — взорвался я. — На сантиметр передвинуть не дам! Это магическая точка! О ней вон в Лондоне скоро доложено будет…

— Так мир-то уже спасён!

— Н-ну мало ли что… — уклончиво ответил я. — Вдруг снова конец света… Нет уж! Где стоял, пусть там и стоит…

Полюшко-поле

А надежда — почти что на одного Бога: «Авось, дескать, пошлёт нам какую-нибудь общую идейку, и мы вновь соединимся!»

Ф. М. Достоевский

— Либераст!!! — Звонкое, как пощёчина, слово выскочило из открытых дверей бара в пустой актовый зал и, отразившись от стен, разлетелось на мелкие отголоски.

Я приостановился. Похоже, братья-писатели опять превращают мирную попойку в политический митинг.

— Кто либераст?

— Ты либераст!

— Я — либераст?!

— Всем низкий поклон, — сказал я, входя. — И кто у нас тут либераст?

— А вот он либераст!

— Сам ты либераст!

Я оглядел коллег, коих за обеденным столом насчитывалось ровно двое.

Прозаик Блудов. Неуклюж. Губошлёп. Симулируя деревенское происхождение, прикидывается слабоумным. А может, уже и не прикидывается даже. Привычка, знаете, вторая натура.

С лёгкой руки Ивана Алексеевича Бунина принято думать, что истинный писатель обязан обладать зоркостью, чутким слухом, тончайшим обонянием. Блудов — дальтоник с хроническим насморком, лёгкой глухотой и усечённым словарным запасом. Однако всё перечисленное уравновешивается главным его достоинством: Блудов пишет правду.

Второй — лирический поэт Лёха Тушкан. Недавно закодировался, и это, поверьте, трагедия. Ибо что может быть противоестественнее трезвого антисемита! В итоге зол на всех, а на меня в особенности — за дружбу с Ефимом Голокостом.

М-да… Если в ряды либеральной интеллигенции уже и таких верстают, значит, до тотальной мобилизации рукой подать.

— А почему он либераст? — спрашиваю Тушкана.

— Он не любит русский народ! — патетически восклицает Лёха.

Внимательно смотрю на обиженно отдутые губы Блудова.

— Странно… — говорю. — Вроде ко мне он всегда хорошо относился…