Избранные произведения в одном томе

Потом он повесился. На ручке двери. Сидя. Поговаривали, что пьяный был, что жена достала, что в роду у него это уже не первое самоубийство… Много чего поговаривали. Но я-то знал, что главная причина не в том. Старался ему помочь — не вышло…

А она говорит: заражаю…

* * *

Чеканным разгневанным шагом моя сокамерница удаляется в сторону подземного перехода. Вспомнила о сотике, бросила в сумку, снизошла по ступеням, исчезла. Погрузилась в недра земные.

И ведь каждый заведомо ходит под приговором, вынесенным ещё с момента зачатия. И точно об этом знает! Казалось бы, как тут стать оптимистом? Ухитряются! Самое простое — убедить себя, что бессмертен. Причём ни одна зараза не задаст себе вопрос: а достоин ли я бессмертия?

Хорошо, достоин. Однако сомнения-то копошатся. Тогда что? Тогда обо всём забыть, хотя бы на время. Лучшее средство — работа. Любые сомнения вышибет из башки на раз. А вот на досуге, пожалуй, никуда и не денешься. Забавно, право! Пашут, капиталы сколачивают — и в итоге получают возможность вспомнить всё, о чём пытались забыть.

Смертельное время досуга… Вот почему им позарез надо развлекаться. Ежеминутно, любой ценой…

Милая моя смертница! Сколько сил на меня потратила — и всё впустую! По корпоративам своим таскала, по юморинам… Вот где страх-то! Зал — битком, и всяк изготовился заржать. Комик только рот открыл, ничего ещё не сказал — уже гогочут. Хотя… Билеты-то дорогие: купил — гогочи. А то, выходит, зря покупал…

Поделился я с ней этим своим соображением — взбесилась.

— Пошёл вон… — шипит. — Ещё и здесь настроение портить будет…

Встал, ушёл из зала. Почему нет, если приказано?

Пожалуй, единственное, на что она так и не отважилась, — это показать меня психиатру. Хотя грозила…

От здания к зданию протянут канат. На канате — плакат. На плакате визжит от счастья молодая пара. Что-то, видать, приобрели.

Чуть подальше — ещё один. На нём некто с проседью показывает в восторге прохожим упаковку таблеток от мужского бессилия. Ну правильно! Раньше у нас в России было две проблемы: перхоть и кариес, теперь — импотенция и педофилия. Блаженная страна!

Гляжу — и мысли мои обретают предельно циничный характер. А ведь сокамерница-то права: пожалуй, вовремя мы развелись. Получи я наследство чуть раньше, разлетелся бы дядин вклад за год-другой. Хорошая, кстати, морская команда: «Деньги на ветер!»

Помню, в восьмом, что ли, классе или в девятом разоткровенничались мы однажды с пацанами, кто кем хочет стать. Я сказал: тунеядцем. Смеху было… А ведь, между прочим, не шутил. Просто нет ничего на свете смешнее правды.

А на старости лет, представьте, взял и впрямь заделался рантье — живу на проценты. Живу скудно, однако без долгов, на работу устраиваться не собираюсь. Что поделываю? А вот как раз то, в чём меня сейчас столь яростно обвиняли: хожу, смотрю, думаю.

И никакой мне досуг не страшен.

Поворачиваюсь — утыкаюсь физией в рекламный щит. Влажными глазами глядит с него лобастый телёнок. «Я не мясо, — отпечатано крупными буквами. — Я — маленький мир». Поднимаю глаза — там указатель: «Этичный магазин здорового питания». Не иначе для вегетарианцев…

Ну и как тут не задуматься?

Ладно, допустим, убедят они род людской перейти на травоядный образ жизни. И что станется со стадами крупного рогатого скота? А коровушек-то на Земле полтора миллиарда! Больше, чем население Китая. Хорошо, вычтем молочные породы. А остальные? Куда их деть? Предоставить самим себе, то бишь выпустить на природу, — волки зарежут, медведи задерут. В лучшем случае! А в худшем превратится наш телёночек из домашнего животного в сельскохозяйственного вредителя, пожирателя и вытаптывателя посевов. Стало быть, придётся отстреливать…

Нет-нет, что это я?! Отстреливать — неэтично! Конечно же, поступим гуманнее. Пусть коровки спокойно дощипывают травку на прежних пастбищах. А чтобы не размножались, стерилизуем… И в итоге выморим целый вид…

Милые мои коровки, поймите простую вещь: с вами церемонятся лишь до тех пор, пока вас едят.

Да и с нами тоже… Мы ведь в отличие от вас взаимоядные.

Из внутреннего кармана куртки раздаются первые такты Шопена. Прохожая старушка смотрит испуганно и на всякий случай обходит меня сторонкой. Извлекаю телефон, гляжу кто. Неужто опять она? Нет, не она. Звонит мой закадычный друг Анатолий Сумароков. По профессии он… Ну кем ещё может быть по профессии мой закадычный друг? Разумеется, патологоанатом!

— Пьёшь небось? — с мрачной завистью осведомляется он.

— Нет.

— Почему?

— Не с кем. И повода нет.

— Сейчас будет, — ещё мрачнее обещает мой друг Анатолий.

* * *

Познакомились мы с ним года полтора назад под тем самым навесом, что возле дачного магазинчика. Крупный дебелый блондин. В трезвом виде неизменно угрюм. После первых двухсот грамм оживает: вытаращивает глаза, успевшие стать из серых голубыми, делается говорлив, сильные чувства (изумление, например) выражает хриплым троглодитским «ы-ы!..», причём производит его не на выдохе, а на вдохе.