Избранные произведения в одном томе

Впервые я ночевал в буше лет в десять, правда, не один, а в компании более взрослых парней. Мама тогда отчитала меня, но не за самовольство, а за плохую подготовку, и высмеяла наше кое-какерство. А хорошо сидеть в буше у костерка и травить байки! О бушменах — это уж обязательно. Дескать, водятся в самых непролазных местах буша маленькие, ростом всего до колена, голые человечки и, если их ненароком побеспокоишь — пакостят. А пакостить они умеют и отличаются злопамятностью, так что если утром обнаружишь, что кто-то нагадил в твою кружку или украл уздечку, — лучше скорее выбирайся из буша и по меньшей мере месяц не кажи туда носа. Потом опять можешь приходить. Сказки, понятное дело.

Но в этот раз о бушменах мы, конечно, не вспоминали.

— Завтра к гряде пойдем? — спросил Джафар, устроившись у очага по попоне.

— А куда же еще.

— Значит, в Штернбург к твоему дяде Варламу?

— Точно.

— А по-моему, зря, — сказал Джафар. — Раз уж вертолет выслали нас разыскивать, так за всеми нашими родственниками уж точно наблюдение установят, неважно, где они живут. Хоть в Штернбурге, хоть в самом Новом Пекине. Явимся мы к твоему дяде, а там нас и возьмут.

— Он мне не дядя и вообще не родственник, — объяснил я. — Дядя Варлам — это так, слова. Он бывший муж моей мамы, ее первый муж.

Джафар вытаращил глаза, а я смутно припомнил, что его семья исповедует адаптивный махдизм. Кажется, в этой секте разводы не то чтобы совсем запрещены, но считаются делом постыдным.

— И нечего таращиться, — сказал я спокойно. — Они разошлись полюбовно и остались друзьями. И отец мой к нему нормально относился, как я слышал. Варлам мне действительно как дядя. Но не родственник. Мама знала, к кому нас направить.

Джафар только покивал, но я понял, что моя мама сильно потеряла в его мнении. Он правильно сделал, что воздержался от комментариев, — я бы на нем живого места не оставил.

— Покажи-ка мне свою рогатку, — попросил я.

Он показал. Я несколько раз натянул резинку — тугая, ничего не скажешь, — пожал плечами и вернул рогатку хозяину.

— Странно все-таки… А стрелял чем — обыкновенной гайкой?

— Чем же еще.

— И почему, по-твоему, толстопят после твоего выстрела сбесился?

— А я почем знаю?

Кажется, он действительно не знал, а догадок строить не хотел. Зато у меня в сознании уже брезжила версия.

— Пойдем логически, — сказал я. — Толстопят — зверь серьезный. Поэтому даже ручных толстопятов перед работой обязательно пичкают транквилизаторами. Получается очень послушный, хотя и несколько заторможенный толстопят. Верно?

— Ха! Это все знают.

— Не перебивай. Пусть мне отрежут руку, если для губернатора и министра не отобрали самого смирного толстопята. Да еще небось скормили ему полную лопату успокоительного. Что станет с таким зверем, если, к примеру, выстрелить в него из мелкашки?

— Ну… — начал Джафар.

— Не перебивай, говорю. Ничего особенного не будет. Пуля пробьет шерсть и кожу, но и только. Застрянет в жировом слое. У толстопята испортится настроение. Он может немного дернуться, но возница мигом заставит его слушаться. Нет? Не слышу!

— Ты не велел перебивать, — хмуро бросил Джафар.

— А ты не цепляйся к словам. Идем далее. Если я выстрелю толстопяту в бок из моего ружья пулей или картечью — тогда, конечно, другое дело. Убить не убью, если только не в глаз, но уж заставлю почувствовать! Тут и транквилизатор не поможет. Возница, думаю, не справится. Как раз получится примерно то, что мы видели, верно?

— Было бы верно, если бы я стрелял из твоего ружья, — фыркнул Джафар.

— Правильно. Ты стрелял из рогатки. Значит, толстопят сбесился не из-за твоей гайки. В него стрелял кто-то другой, кого мы не видели, и стрелял хорошей пулей, а не гайкой.

— А звук выстрела?

— Все орали. Оркестр играл. Мог быть глушитель. Мог вообще быть лучемет, а не ружье. Теперь понял? Ты здесь вообще ни при чем.

Джафар задумчиво почесал спину.

— Ну да, ни при чем… А полиция кого ищет?

— Наверняка толстопята уже осмотрели, — сказал я, — и нашли рану, сделанную уж точно не гайкой. Если у полицейских есть мозги, то самый умный из них уже понял, что был еще один стрелок. Хотел бы я знать, в кого он стрелял — в животное или в тех, кто на нем сидел?

Пока я мешал кулеш, Джафар соображал. До него всегда доходило чуть медленнее, чем надо, но уж если что застревало в голове, то оседало в ней навсегда.

— Значит… мы можем вернуться? — спросил он наконец, и его брови полезли от восторга вверх, а рот растянулся до ушей.

— С какой это радости?

— Ну… ты же сказал, что был еще стрелок и что полиция догадалась…

— Сказал. А знаешь, что из этого следует? То, что нас считают соучастниками покушения, отвлекавшими внимание полиции от настоящего убийцы. Сними-ка котелок с огня, пусть кулеш доходит… Нас будут искать и выслеживать, чтобы через нас выйти на второго стрелка. Поймают — мало не покажется. Кто поверит, что мы ничего не знаем?