Избранные произведения в трех томах. Том 3

— А бои–то все идут. Из–за границы какая–то контра проникает. Зверства. Коммунистов убивают. Что же это, Зоя Петровна? Ты партийная, ты должна знать.

Зоя Петровна не знала, что отвечать. Откуда ей, больной, разбитой, раздавленной, было знать, что там происходит, в Венгрии? Она понимала, что происходит что–то очень скверное и тяжелое, и только. А знала она об этом не больше соседки, хотя и была партийной. «Партийная», — усмехнулась она сама над собой. Партийная, которая пишет фальшивые расписки. Какая она партийная, она несчастное, жалкое, бессловесное существо. На него топнули, его пощекотали за ухом, и оно уже готово покорно выполнять чужую волю.

Вызванный назавтра врач заводской поликлиники сказал, что положение Зои Петровны очень плохое, что нервная ее система до крайности истощена, что если не будут приняты самые решительные меры, дело может окончиться катастрофой. «Но какие меры, доктор, какие?» — спрашивала мать, стараясь говорить так, чтобы Зоя Петровна не слышала. Но Зоя Петровна все слышала. «Необходим основательный отдых, — отвечал врач. — Лучше всего, конечно, санаторное лечение. Сейчас еще не поздно — ноябрь, куда–нибудь в Гагры, в Сочи. Купаться, может быть, нельзя, но солнце, воздух, природа, отключение от привычного… Ваша дочь — секретарь директора. Если шеф похлопочет, при экстренности случая путевку можно достать быстро». — «Да, да, я схожу к Антону Егоровичу».

— Мамочка, — сказала Зоя Петровна, не открывая глаз, когда врач ушел. — Можешь никуда не ходить. Меня уволили с завода.

— Боже мой! Как же так, Зоенька? Тебя всегда хвалили, премировали…

— Вот так, мама, уволили. И за дело. Я очень виновата. Я тебя прошу об одном. У меня в сумке деньги, я получила расчет. Живи на них как можно дольше, постарайся жить очень экономно, ешь сама и корми девочку, мне ничего не нужно. Это все наши с тобой деньги. Где их брать дальше, я не знаю.

16

— Бюро идет, товарищ. — Секретарь Горбачева, Симочка, старалась говорить как можно убедительней. — Еще не меньше двух, а то и три часа заседать будут.

— Ничего, я подожду, — ответил Дмитрий, присаживаясь на стул в приемной секретаря горкома.

— А потом Иван Яковлевич пообедать же должен. Он ведь тоже человек, правда?

— Подожду, подожду, — повторил Дмитрий.

— И вообще к Ивану Яковлевичу лучше в приемные дни приходить. Вот завтра будет приемный день. А потом — в пятницу. Можно ведь заранее записаться, без спешки, без нервничания.

Дмитрий раскрыл книгу, принесенную с собой, сказал:

— У него в пятницу приемный, а у меня рабочий. Расписание не сходится. — И стал читать.

Симочка помолчала и занялась своими бумагами. За три года работы в этой комнате она всяких посетителей насмотрелась. Вначале она очень боялась шумливых, которые стучали кулаками по столу, выкрикивали слова о бюрократизме и отрыве от народа, оскорбляли и ее и Ивана Яковлевича. Такие казались ей грозными борцами за правду, за справедливость. Когда они кричали что–то про революцию, про братские могилы и били себя в грудь, у нее начинали трястись коленки. Но время шло, Симочка давным–давно убедилась в том, что крикливые архисправедливцы, как правило, — мелкие склочники и большие трусы; стоило взяться за телефон и сказать, что «если вы не перестанете, гражданин, безобразничать, я позову милицию», как они поспешно исчезали. А если и милиция не действовала, то в конце концов их выпроваживала сама Симочка. Она научилась разбираться в их натурах и в их делах.

Страшнее, значительно страшней были тихие, которые на все отвечали: «Ничего, я подожду» и, каменно часами высиживая в приемной, все–таки добивались своего. Иван Яковлевич их принимал. Иные из них приходили тоже не с очень–то важными делами, бывало даже — просто с ерундой. Но поди узнай — с ерундой он пришел или не с ерундой! Часто шли ведь и такие, которые подымали серьезнейшие вопросы, такие вопросы, что Иван Яковлевич ставил их на бюро.

— Вы, может быть, в буфет сходите, товарищ? — сказала Симочка через некоторое время. — Чайку попьете. Буфет у нас внизу, с лестницы спуститесь — и налево.

— Спасибо, — ответил Дмитрий, не подымая глаз от книги. — Дома пил.

— Так ведь это же было, наверно, утром?

— В обед.

Дмитрий прочел немало страниц к тому времени, когда из кабинета Горбачева стали выходить люди. Они, еще несколько минут переговариваясь между собой, толпились в дверях и в приемной, что–то спрашивали у Симочки, чего–то у нее требовали, возвращаясь в кабинет, вновь выходили. Дмитрий все читал, одним глазом следя, чтобы не прозевать Горбачева.

Вышел наконец и Горбачев. Тогда Дмитрий встал и подошел к нему:

— Здравствуйте, Иван Яковлевич.

— Здравствуйте, Дмитрий Тимофеевич. Здравствуйте, дорогой. Не ко мне ли?

В глазах у Горбачева было такое выражение, что он был бы, наверно, очень рад, если бы оказалось, что Дмитрий пришел не к нему, а к кому–нибудь другому. Глаза смотрели устало, ввалились. Но Дмитрий не мог откладывать свое дело ни на один день.

— К вам, — сказал он. — Совершенно верно.