Избранные произведения в трех томах. Том 3

— Ну что же… Симочка, — стараясь делать веселое лицо, обратился Горбачев к своей секретарше, — пусть нам принесут чайку да парочку–другую бутербродов. Заходите, Дмитрий Тимофеевич.

Они сели друг против друга за длинным столом заседаний. Горбачев, подперев щеки руками, молча смотрел на Дмитрия, но видел, кажется, не его. Может быть, только в эти минуты ему на ум приходили еще более верные решения, чем те, которые были приняты на бюро. Дмитрий тоже молчал. Когда собирался идти сюда, когда шел, когда ожидал в приемной, такие горячие слова, такие веские, убедительные примеры и доказательства прямо–таки рвались с языка. А тут — куда они и подевались?

— Ну вот что, — сказал он, преодолев это состояние. — Не знаю, как посмотрите вы, Иван Яковлевич, но у меня уже все горит в груди от той каши, какая у нас получается.

— От какой каши? — спросил Горбачев.

— А вот какой! Честных людей шельмуют. Брата моего, Платона, с завода погнали. Инженера Козакову травят. Молодая, трудолюбивая, честная… А ее — в чем? — в воровстве обвинили, в том, что чужое изобретение за свое выдала.

— Что–то заговариваешься, Дмитрий Тимофеевич. — Горбачев достал папиросу, из портсигара. — Разошелся… Ты факты давай!

— Факты?.. А брата, говорю, моего, Платона, почему выставили из цеха? Не для того ли, чтобы мразь эту взять — Воробейного, который кому хочешь служить будет, хоть нашему врагу? Не закрывай глаза на факты, Иван Яковлевич! Инженер Козакова чистой души человек, что с ней делают? Такой туман вокруг развели, того и гляди в петлю загонят. Чибисов… Он не брат мне и не сват. Он директор, начальник. По–обывательски рассуждать, у нас с ним разные интересы. А у нас они не разные, общие. Товарищи мы с ним по общему делу. Это настоящий человек…

— Ты мне его не расписывай, — перебил Горбачев. — Чибисов расплачивается за легкомысленное, за неправильное, за непартийное отношение к изобретателям и изобретательству. Я это дело знаю. Я и сам тут виноват. Надо было ему своевременно дать взыскание, это его дисциплинировало бы и заставило задуматься.

— Так ведь теперь чего хотят? Спихнуть его хотят. Дело грошовое. А какие–то типы раздувают его знаешь до каких размеров, Иван Яковлевич? Прямо небоскреб строят. По заводу слух распространяют один противнее другого. А в театре!.. Ты бы брата моего, Якова, вызвал, порасспрашивал, что там творится. Читал, статейка была на днях, режиссера Томашука? Кого он в статейке чернит? Якова, думаешь? Или артиста Гуляева? Или художника Козакова? Партию, которая таких людей вырастила и поддерживает, вот кого! Партию. Вроде бы и соцреализм обсуждают, а на самом деле… Нельзя, Иван Яковлевич, терпеть это больше, нельзя молчать. А то ведь вот еще что… Ты дочку свою порасспроси, как среди некоторых студентов дела обстоят. Завихряются молодые головы. Путаница всякая процветает.

— Слушай, Дмитрий Тимофеевич, — сказал Горбачев. — Может быть, конечно, какие–то элементы того, что ты тут рассказываешь, и есть в жизни. Но в общем–то ты великий мастер преувеличивать.

— Лучше преувеличить опасность, чем преуменьшить и недооценить. От спички города гибнут.

— И преувеличивать нельзя. От этого только паника разводится.

— А преуменьшать — благодушие получается, самоуспокоенность. Благодушных голыми руками берут, знаешь?

— Знаю. А один паникер целую дивизию разложить может.

— Значит, никудышная она, эта дивизия, если одному паникеру может поддаться. В общем, Иван Яковлевич, я пришел к тебе как рядовой коммунист к партийному руководителю, чтобы прямо и официально заявить: разберись, товарищ руководитель, в положении. Наш отец, когда мы, ребята, пожитки какие–нибудь свои раскидаем, а потом и не найти их никак, говаривал: «Что имеем, не храним, потерявши, плачем». Через самоуспокоенность, через благодушие можно так много потерять, что потом слезами умоешься, пальцы грызть будешь. Вот, Иван Яковлевич!

— Загибщик, ах загибщик! — Горбачев с укоризной покачал головой. — Ты молодой. Ты того не знаешь, через что мы прошли. А мы прошли и через огонь и через воду, через все испытания. У нас монолитная семья народов, сплоченная вокруг партии. Люди какие у нас замечательные выросли. Ну, иные еще, бывают, путаются в политике, бывает, чего–нибудь не поймут — не всем быть одного сознания, кто докуда дорос. Но в целом–то, в целом — хорошие они, советские люди. Конечно, какие–то одиночки и могут быть, которые по неразумению своему да по неумению противостоять зарубежной пропаганде назад нас пытаются тянуть. Но это же комариные укусы будут, и только.

— Все это верно, Иван Яковлевич, про хороших людей. Только и комаров нельзя недооценивать. От комариных укусов малярия заводится, которая потом треплет несколько лет.

Дмитрий ушел недовольный, хмурый. Уходя, сказал:

— Слушайте, про все это я буду писать в Центральный Комитет.

— Ваше право.

Проводив Дмитрия до лестницы, Горбачев собрался домой. Но Симочка сказала:

— Иван Яковлевич, тут инженер Крутилич звонил, просил вернуть ему какую–то докладную записку, он вам подлинник оставлял.