Избранные произведения. VI том

— Идея с Вандерли принадлежала тебе, — напомнил я. — И с Амосом, Полуночным Злодеем. К тому времени ты знала, что может произойти.

Она села на край стола — теперь ее стола — и посмотрела мне в глаза, что, скорее всего, далось ей нелегко.

— Это правда. Но, Майк… Я не знала, что это будет распространяться.

— Я тоже.

— И это действительно наркотик. Я сидела рядом с тобой, когда ты это делал, и словно вдыхала кокаин.

— Я могу остановиться.

Надежда всегда умирает последней.

— Ты уверен?

— Скорее да, чем нет. А теперь вопрос к тебе. Сможешь ли ты держать язык за зубами? До конца жизни?

Из вежливости она обдумала вопрос. Потом кивнула.

— Я должна. В «Круге» у меня отличные перспективы, и я не хочу, чтобы все пошло псу под хвост.

Иными словами, она думала только о себе, а чего, собственно, я ожидал? Может, Кэти и не сосала эвкалиптовые леденцы Джеромы, но сидела в кресле Джеромы, за столом Джеромы. Плюс эта новая прическа смотри-но-не-трогай. Как сказали бы свиньи Оруэлла, синие джинсы — хорошо, новое платье — лучше.

— Что насчет Пенни?

Кэти промолчала.

— Потому что, по моему мнению… пожалуй, по всеобщему мнению… у нее не все дома.

Кэти сверкнула глазами.

— Ты удивлен? Если ты вдруг не заметил, такое детство оставляет психологическую травму на всю жизнь. Кошмарное детство.

— Могу себе представить, потому что сейчас живу в собственном кошмаре. Так что давай обойдемся без сочувствия группы поддержки. Я просто хочу знать, будет ли она держать язык за зубами? Скажем, до конца жизни. Будет?

Последовало долгое, долгое молчание.

— Теперь, когда он мертв, — наконец заговорила Кэти, — может, она перестанет ходить на эти собрания изнасилованных.

— А если не перестанет?

— Тогда, думаю, она может… в какой-то момент… сказать той, кому будет особенно плохо, что она знает парня, который может поквитаться с насильником. Не в этом месяце и не в этом году, но…

Кэти не закончила. Мы переглянулись. Я знал, что она без труда читает мои мысли: есть верный, гарантированный способ заставить Пенни держать рот на замке.

— Нет! — вырвалось у Кэти. — Даже не думай, и не потому, что она имеет право на жизнь и на все хорошее, что может ждать ее впереди. Умрет не только она.

Согласно ее исследованию, она была права. Пенни Лэнгстон — не самое распространенное имя, но население Штатов превышает триста миллионов человек, и для скольких Пенни или Пенелоп Лэнгстон в этой жуткой лотерее выпадет «выигрышный» билет, если я решу включить ноутбук или айпад и написать новый некролог? А ведь еще следовало учитывать «эффект созвучия». Живущая во мне сила вдарила как по Вандерли, так и по Вандерлию. И теперь могла прийти к выводу, что сойдут и Петулы Лэнгстон, и Пэтси Лэнгстон, и даже Петти Лэнгли.

Следовало помнить и о том, в каком положении находился я сам. Возможно, не хватало лишь одного некролога, чтобы подсесть на «иглу» этого ни с чем не сравнимого кайфа. Я боялся даже подумать, что заставила бы меня сделать эта сила, которая отключала, пусть на время, ужас и страх. Представил себя пишущим некролог на Джона Смита или Джил Джонс, и у меня скрутило яйца при мысли о массовых смертях, которые за этим последуют.

— Так что ты собираешься делать? — спросила Кэти.

— Что-нибудь придумаю, — ответил я.

И придумал.

Тем же вечером открыл дорожный атлас издательства «Рэнд Макнэлли» на большой карте Соединенных Штатов, зажмурился и ткнул пальцем. Поэтому теперь я живу в городе Ларами, штат Вайоминг, где работаю маляром. По большей части маляром. На самом деле работ у меня несколько, как и у многих людей, что живут в самом сердце Америки — которое я раньше с присущим ньюйоркцам пренебрежением называл «пролетной страной». Я также занят неполный рабочий день в ландшафтной компании: выкашиваю лужайки, сгребаю листья, сажаю кусты. Зимой расчищаю подъездные дорожки и прокладываю маршруты на лыжном курорте «Сноуи рэйндж». Я не богач, но держусь на плаву. Если на то пошло, зарабатываю даже больше, чем в Нью-Йорке, и частенько случается, что за целый день никто не покажет мне палец.

Мои родители не понимают, зачем мне все это, и отец не скрывает своего разочарования; иногда он говорит, что я живу как Питер Пэн, и предрекает мне горькие сожаления, когда я перевалю за сорок и начну седеть. Моя мать тоже удивлена, но не столь критична. Ей никогда не нравился «Неоновый круг», она считала этот журнал склизкой помойкой, в которой я растрачивал свое «писательское дарование». Наверное, она права по обоим пунктам, но теперь мое писательское дарование уходит исключительно на составление списков покупок. Что касается седины, то первые серебряные нити я заметил еще до того, как уехал из Нью-Йорка, то есть прежде чем мне исполнилось тридцать.