Я помню, какая стояла тишина. Лягушки еще не возобновили свой концерт, бедные гагары улеглись спать, может, на эту ночь, а может — до конца лета. У кромки воды еще оставались люди, чтобы посмотреть, что есть у нас, но большинство уже направлялись в город, как болельщики, когда их команда проигрывает без всяких шансов переломить ход игры. Я видел цепочку огней, растянувшуюся по всей Лейк-роуд, которая вливается в шоссе 119, и Битч-роуд, что в конце концов выходит к Ти-Ар-90 и Черстерс-Милл.
Я подумал, что надо устроить шоу, раз уж мы решили не сдаваться без боя. Если запуск провалится, оставшиеся могут смеяться сколько влезет. Я даже был согласен услышать эту чертову трубу, зная, что в следующем году мне ее слушать не придется, потому что для меня состязания закончились. И на лице мамы отражались те же самые мысли. Даже ее груди «повесили голову», возможно, потому, что в тот вечер она не надела бюстгальтер. Сказала, что он сильно давит.
Я сдернул стеганое одеяло, как заправский фокусник, и открыл для всеобщего обозрения квадратную хреновину, вместе с тяжелой вощеной бумагой и коротким толстым фитилем. Хреновину, купленную за две тысячи долларов — вероятно, в два раза дешевле, чем Массимо обошлась «Прекрасная джонка».
Я указал на наш фейерверк, потом на небо. Трое разодетых Массимо на краю причала рассмеялись, а трубач продудел:
Я запалил фитиль, и от него полетели искры. Я схватил маму и оттащил назад, на случай если эта хреновина взорвется на пусковой площадке. Торчащая часть фитиля догорела, и огонь исчез. Гребаная коробка продолжала стоять. Массимо с трубой уже поднес ее к губам, но прежде чем успел дунуть, огонь вырвался из-под коробки, и она начала подниматься, сначала медленно, потом все быстрее, по мере того как загоралось все больше ракет — думаю, это были ракеты.
Выше и выше. Десять футов, двадцать, сорок. Я различал квадратную тень, закрывавшую звезды. На высоте пятидесяти футов, когда все задрали головы, хреновина взорвалась, точно так же, как на видеоролике с ютьюба, который показывал мне Джонни «Сверкающая Тропа» Паркер. Мы с мамой радостно заорали. Все радостно заорали. Только на лицах Массимо отражалось недоумение и, возможно — мне с нашего берега было плохо видно, — легкое пренебрежение. Словно они думали: подумаешь, взорвавшаяся коробка.
Только «БК-4» показал еще не все, что хотел. Когда глаза попривыкли, люди ахнули от изумления. Бумага разворачивалась и горела всеми цветами, какие доводилось видеть человеку, а некоторых мы не видели никогда. Хреновина превращалась в чертову летающую тарелку. Она росла и росла, словно Господь Бог раскрывал небесный зонтик, а когда Он его раскрыл, во все стороны полетели разноцветные шары. Каждый, взрываясь, отправлял в свободный полет новые, отчего летающая тарелка словно плыла по радуге. Я знаю, вы двое смотрели видео, снятое на мобильник. Вероятно, все, у кого был телефон, снимали эту красоту, и записи эти, без сомнения, станут уликами на суде, но говорю вам, в полной мере оценить зрелище могли только те, кому посчастливилось увидеть его собственными глазами.
Мама схватила меня за руку.
«Это прекрасно, но я не думала, что фейерверк будет таким большим. Твой индейский друг говорил про восемь футов, верно?»
Верно, однако хреновина уже расползлась футов на
Мама заметила, как Массимо смотрят на небо. Они стояли с отвисшими челюстями, напоминавшими сорванные с петель двери, и выглядели полными идиотами. Тут мама пустилась в пляс. Бен Аффликт, похоже, напрочь забыл про трубу, которую держал в руке.
«Мы их сделали! — крикнула мама, потрясая кулаками. — Наконец-то сделали, Олден! Посмотри на них! Они знают, что проиграли, а это стоит
Она хотела, чтобы я поплясал с ней, но я кое-что заметил, и мне это определенно не понравилось: ветер толкал летающую тарелку на восток, через озеро. К «Двенадцати соснам».
Пол Массимо тоже это заметил и ткнул в меня пальцем, словно говоря: «Ты эту хрень запустил, ты и сажай, пока она еще над водой».