Избранные рассказы

Надоедает. Возвращаюсь домой. У двери валяется вечерняя газета. Я поднимаю ее. «Сбиты еще три самолета…» Мелкие черные строки, точно тонкие цепочки, держат меня в своем плену. На страницах второй и пятнадцатой я переживаю мгновения неизъяснимой радости, обретаю успокоение и надежду на страницах третьей и четвертой. Беспричинная радость, успокоение и надежда, словно три звездочки, мерцают на темном небосклоне моего сердца. Я похож на человека, который, отведав полыни, говорит: «Халва, халва», чтобы во рту стало сладко.

Связанный по рукам и ногам, я беспомощен. Из своего угла, словно сквозь грязные стекла маленького оконца, я слежу за борьбой людей, за поединками героев — с удовлетворением и радостью, с болью и тоскою.

Спать не хочется, но делать все равно нечего, и я ложусь в постель. Смотрю на небо и звезды — те, что сотворены богом, и те, что созданы людьми. На звезды, которые тихо мерцают в страхе перед темной ночью, бессильные прогнать ее. На звезды, которые вселяют в человека пустые, несбыточные мечты.

Перед сном я не забываю завести будильник.

Счастливый случай

Первым человеком, обратившим внимание на мои литературные способности, был наш математик. Учитель же литературы, удивительный болван, не желал их замечать. Он имел острый нюх лишь на всякие новшества и всегда боролся с ними, считая их отклонением от нормы или заблуждением.

В тот день урок кончился рано.

— Ну, что будем делать? — спросил математик, не любивший безделья. — Нет ли у вас каких-нибудь стихов, интересной книги?

Ребята предложили, чтобы я прочитал свое сочинение, хотя час назад я уже читал его им. Ребятам оно понравилось, но учитель литературы счел своим долгом целых двадцать минут изводить нас своими нравоучениями и назиданиями. И если бы не почувствовал общего накала страстей, то не поставил бы и одиннадцати[33].

Когда я кончил читать, математик несколько раз повторил: «Здорово, молодец!» Потом взял мою тетрадь, полистал и, заметив оценку «одиннадцать», удивленно покачал головой.

— Что поделаешь! — внимательно поглядев на меня, сказал он. — У каждого свой вкус. Я за такое сочинение поставил бы как минимум восемнадцать!

Наутро он принес мне в подарок надписанную книгу с пожеланием успехов и с этого времени стал страстным поклонником и первым читателем моих творений крупного и мелкого жанров. И хотя на следующий год он ушел из школы, наша связь не прервалась. По его совету я посылал в литературные журналы свои рассказы, два из которых даже были напечатаны. Кто-то из родственников сообщил отцу, что я пишу, и, естественно, когда я провалил выпускные экзамены, получив переэкзаменовку, причину этого он усмотрел в моих литературных занятиях.

Летом, между делом, я напечатал на свои деньги небольшую книжечку рассказов: отец давал мне девяносто туманов в месяц — по три тумана в день (не считая расходов на баню и парикмахерскую). Всем детям отец положил определенное «жалованье».

Эти-то деньги плюс то, что удалось занять у братьев и сестер, дали мне возможность издать первую книгу. Это была тоненькая брошюра страниц на шестьдесят с уймой опечаток. Бумага была самая низкопробная, которая продавалась лишь на базаре, шрифт старый, стертый и частично поломанный — я отыскал самую дешевую типографию. Несмотря на все это, я был счастлив. Моя фамилия напечатана типографским способом (хоть и некачественно), книга издана в пятистах экземплярах, ее раскупили, значит, по крайней мере пятьсот читателей узнали обо мне.

Можете себе представить мое состояние, когда один из журналов поместил несколько строчек о моей книге. И опять отец благодаря родственникам узнал об этом. Как-то вечером он вошел ко мне в комнату и начал так:

— Послушай, дружок! Я вложил в тебя капитал (он употребил именно это выражение — отец был прирожденным финансистом) и не желаю остаться в убытке.

— Ваши планы меня мало волнуют, — надменно ответил я. — Меня ждет блестящая литературная будущность, и сейчас для меня это важнее всего на свете.

— Я предлагаю тебе контракт, — сказал отец, — продай мне свою «литературную будущность». Даю наличными пять тысяч туманов. Тогда твои уроки и школа…

— Слишком дешево! — с притворной улыбкой перебил его я, хотя в душе был глубоко возмущен. — Я стою дороже!

Пять тысяч туманов были огромной суммой — целым состоянием. Но гордость заставила меня отказаться от столь выгодного предложения.

— Я знаю, — не растерявшись, сказал отец. — Но больше у меня нет. Не спеши с ответом. Подумай как следует. Но я не советую тебе упускать этот счастливый случай. Если в течение трех дней я не услышу отказа, будем считать, что ты принял мое предложение.

Когда отец ушел, меня охватило сомнение. Пять тысяч туманов. Стоит ли таких денег эта моя так называемая литературная будущность? Может, отец на этот раз вовсе не поскупился? Однако я не мог не писать. Комната была буквально усыпана клочками бумаги, исписанной моим неровным почерком. И в этом было все дело.