Избранные рассказы

Я обрадовалась, расцеловала ее. Раньше я не решалась одна выйти на панель, хоть и казалось мне, что это намного легче и спокойнее, чем работа в «крепости» [16]. О том не подумала, что везде неприятностей хватает. От полицейского ускользнешь, так к таксисту в лапы угодишь. Завезет тебя подальше, вместе с приятелями потешится, а потом бросит где-нибудь на пустыре. Сколько ни плачь, ни умоляй — бесполезно! Посмеются и удерут. И не потому, что денег нет или пожалели каких-нибудь там десять — двадцать туманов! Просто так, помучить кого-нибудь хочется, вылить на него всю свою желчь, сорвать на нем злобу. Хорошо еще, деньги не отнимут да не разденут догола. Не все же такие благородные, как этот господин. Вообще не могу понять, чего ему от меня понадобилось? Может, он с жиру бесится, отведать похлебки из глиняного горшка захотел?.. Может, юность вспомнил — то время, когда только-только проложил себе дорогу в «крепость», шел туда с дрожью в коленках?.. А может быть, просто поссорился с невестой, женой или с приятельницей, решил ей таким манером отомстить, а теперь, поняв, что я, деревенщина глупая, ни в какое сравнение с ней не иду, возвращается назад, чтобы помириться? А может, у него вообще никого близких нет и он не знает, куда девать лишние деньги?..

Машина тем временем свернула на Ванакское шоссе и влилась в поток мчащихся автомобилей…

На обратном пути он снова молчал, и тут я хорошенько его разглядела. Лицо неполное, но крупное. Из-под густых, нависших, словно нахмуренных, бровей блестят большие карие глаза. Рот плотно сжат, как будто он сомкнул зубы. В ушах торчат волоски. Мне очень хотелось выщипать их по одному, пощекотать его, расшевелить. Возраст? Думаю, тридцать, тридцать пять, а может быть, и все сорок. Порой казалось, что ему нет и тридцати, а то вдруг он выглядел сорокалетним. Я призналась себе, что он мне очень нравится, хотелось всегда быть с ним рядом.

Когда мы въехали в город, он спросил:

— Куда теперь собираешься?

— Домой! — ответила я.

— А где он, твой дом?

Я дала ему адрес Батуль, там он и высадил меня. Расставаясь, он вложил мне в руку несколько двадцатитумановых бумажек.

— Давай закурим! — не выдержала я.

Он вынул нераспечатанную пачку, протянул мне.

— Не надо, мне только одну! — сказала я.

— Бери, бери, у меня еще есть!

Когда машина отъехала, я пересчитала деньги. Оказалось — пять бумажек по двадцать туманов. Я обрадовалась. А сигареты бросила в канаву, всю пачку. От злости.

В ту же ночь я увидела во сне, будто мы с ним стоим во дворе у заросшего тиной бассейна, из которого несет гнилью. Он по одну сторону, я — по другую. Он мне улыбается, я хочу подойти к нему, но он вдруг пинает меня ногой, и я падаю в тину. Тут я проснулась и заплакала. Очень было обидно: вместе пили, курили, разговаривали, а вот захотела быть рядом с ним, так он меня ударил, оттолкнул. И хотя это во сне было, хорошенько поразмыслив, я решила, что он и наяву поступил не лучше!

Из сборника «Пешка», Тегеран, 1966

Дядюшка

Послышался стук в дверь, я распахнул ее, и глазам предстала картина, которую мне доводилось видеть не чаще раза в год, и тем не менее хорошо знакомая и дорогая моему сердцу.

— Мамочка, дядюшка приехал! — в восторге завопил я.

Дядюшка протянул мне руку, потом нагнулся, поцеловал и, передавая бидон (я знал, что он полон масла), сказал:

— Возьми-ка это, а я захвачу остальное.

В руках у него был облезлый чемодан, рядом стоял мешок риса и ящик с апельсинами. Я побежал в кухню и, ставя бидон на пол, еще раз крикнул:

— Мамочка, дядя приехал!

Когда мама вышла навстречу дяде, он уже перенес ящик и держал в руках мешок с рисом. Пока они здоровались и расспрашивали друг друга о здоровье, я приволок в коридор дядюшкин чемодан. А когда очередь дошла до здоровья всех близких и дальних родственников, я, сгорая от нетерпения, побежал на кухню за щипцами для сахара и с решительным видом полководца, ринувшегося в атаку, подступил к ящику с апельсинами. Я искал в крышке щель, чтобы поддеть какую-нибудь дощечку и вскрыть ящик. Но он был сколочен на совесть, и щипцы с лязгом срывались, отламывая лишь щепки. Дядя, видя мои напрасные усилия, отобрал у меня щипцы, внимательно оглядел ящик и отыскал дощечку, которая едва заметно выступала. Он постучал по ней снизу щипцами (интересно, зачем он это делал?), дощечка приподнялась, дядя ловко поддел ее и оторвал. Раздвинув стружку, он вынул крупный апельсин и протянул его мне. Я благодарно улыбнулся и поспешил на кухню за ножом. Расправившись с апельсином, я снова вернулся к ящику. Дядюшка сидел в комнате. Он уже успел выпить чай, который приготовила ему мама, и теперь, покуривая сигарету, подсматривал за мной. А я рылся в ящике, пока на дне не обнаружил сладкие лимоны с тонкой золотистой кожицей. Я не любил лимоны. Их трудно было чистить, поэтому я ел их прямо с кожицей, и они были горькими. Мне очень хотелось съесть еще один апельсин, но я боялся, что мама будет ругаться.

— А мандаринов нет! — громогласно объявил я, выложив из ящика все содержимое.