Как я ни прикидывала, вроде бы другого выхода нет. Оставаться — позору не оберешься, надо поскорее уносить отсюда ноги.
— Ладно, поехали! — наконец решилась я.
— Не сейчас же! — ухмыльнулся Исмаил. — Завтра поедем, рано утром!
В ужасе я взглянула на него. Он на меня прикрикнул:
— Ты что же, не можешь сделать так, чтобы до завтра никто ни о чем не догадался?
Я не знала, могу или нет. Когда я пришла домой, мать, как всегда, начала браниться и проклинать меня. Я промолчала. Мне казалось, что я не доживу до утра. От каждого ее взгляда сердце у меня обрывалось. «Все кончено! — думала я. — Догадалась!..»
Рано утром, схватив под мышку платок, босиком (туфли я держала в руках) я крадучись выскользнула на улицу. Исмаил уже ждал меня, мы сели в машину и поехали.
До Тегерана ехали целую неделю, не спешили, на день-два останавливались, где понравится. Эта неделя была самой счастливой в моей жизни. Никто нам не мешал, никому до нас не было дела. Когда приехали в Тегеран, Исмаил отвез меня в какой-то дом и велел ждать его там, а он, мол, приготовит все для свадьбы. В этом доме было несколько женщин, молодых и старых. Вечером стало людно, пришли мужчины. Из своей комнаты я все видела и слышала и наконец поняла, куда попала. Ночь напролет я проревела, а наутро Батуль объяснила мне, что ждать Исмаила нечего. Я хотела было уйти, но «мамаша», хозяйка, не пустила: Исмаил, дескать, поручил меня ей, что она ему скажет, когда он вернется?
Через несколько дней Батуль ушла от «мамаши», и я осталась одна-одинешенька. Я успела полюбить ее. Она единственная здесь проявляла ко мне сочувствие. С ней случилось то же, что со мной и с другими женщинами, которых я повстречала в этом доме. У меня был Исмаил, у той — Абдолла, у этой — Акбар или Хосейн, вот и вся разница! Я из одного места, они — из другого… Во всем мире такое делается, и всем это известно. Чего же еще об этом писать?
Поначалу мне было очень тяжело. Потом притерпелась. Привыкла ко всем и ко всему. Какие только мужчины мне не попадались! Теперь меня ничем не удивишь. Порой даже думаю: «Ничего! Зато здесь спокойней. Не надо мыть посуду, стирать, детей нянчить». А другой раз, кажется, на любую, самую тяжелую работу согласилась бы, только не ложиться в постель с грязными, грубыми тварями, от которых разит водкой и потом.
Еще, слава богу, мое положение было лучше, чем у других. Я ведь в «ученицы» не пошла, на себя работала, а «мамаше» платила за квартиру, за еду и еще за что скажет. Иногда мы встречались с Батуль и выходили «на работу» вместе. «Мамаше» наша дружба была не по нутру, но все ее попытки поссорить нас, разлучить ни к чему не приводили. Однако она не отступала. Нет-нет да и примется за свое:
— Послушай моего совета, переходи в «ученицы».
Я долго отказывалась и вдруг сдалась.
— Мне, ты знаешь, это не по душе. Но раз ты настаиваешь, пожалуйста, — за пятьдесят туманов согласна!
Дело в том, что несколько дней назад я видела в магазине хорошенькое платьице, и мне очень захотелось его купить. Поэтому-то я и согласилась. Думала, «мамаша» обрадуется, а она как завопит:
— Откуда я тебе возьму пятьдесят туманов! Предлагаю, как другим, пятнадцать!
Я обозлилась.
— Нищая я, что ли? — ответила я. — Разок пересплю с мужчиной — и то больше заработаю!
— Ты мне еще сто туманов должна! — заявляет тут она.
У меня глаза на лоб полезли.
— Еще чего? Когда же, интересно, я у тебя деньги занимала?
— Занимать не занимала, но понемножку недодавала. Да еще двадцать туманов — за те стаканы и блюдца, что ты разбила у бассейна.
Я рассвирепела:
— Держи карман шире! Ни шиша не получишь!
Она в ответ:
— Заставлю выплатить все до последнего гроша!
— Попробуй! — Я выскочила из дому — и прямиком к Батуль. Все ей рассказала, она говорит. «Оставайся у меня. Будешь сама себе госпожой, не придется тебе за гроши спать с грязными мясниками и всякими подонками! „Ученицей“! еще чего! Лучше уж промышлять на улице».