Избранные рассказы. Хронологически

Мгновениями порыв: восстать - как поют: смертию смерть поправ - и гордо бросить ему в лицо: ненавижу! Но... Ведь человек не стерпит ненависти к себе, он боится проклятья, помня своим спинным мозгом, своею дрожащей печенью зная, что слово всесильно и исполнится, что чувство творит чего захочет с тою же неизбежностью, с какой сотворён был однажды мир и неустанно сотворяется дальше, и злодей не допустит ненависти к себе, он истребит её, как только обнаружит, он истребит её источник, чтобы пребывать в безопасности. И если сопротивляться, то в звериную минуту злодей увидит, что он злодей - и ничего ему больше не останется, кроме как быть злодеем.

И - слабодушно отступила. Она не выбрала гордую смерть, ей так хотелось пожить ещё. Она продалась за это “ещё”.

Деловито взглянула тусклым оком на часы: девять. В десять начнётся регистрация, и если не откладывать события, то можно успеть...

-Хорошо, - промолвила она с циничной хрипотцой и сощурилась (чтобы самой себя не видеть). - Если мы сейчас сделаем это, ты отвезёшь меня в аэропорт?

Он не отвечал, молчком тесня её всем весом к сиденью.

-Я никогда не видел такой женщины, - произнёс он неожиданно, полушёпотом. Видно, так понадобилось. Не просто совершалось природой дело любви, и с законом её приходилось считаться даже насильнику. - Я никогда никого не любил, - шептал он сокровенно. -И меня никогда не любила ни одна женщина... Мне кажется, им всем надо только денег. - И вдруг горько и, может быть, искренне промолвил: - Да и сам я не умею любить...

-Бедный, - поразилась Женя и забыла о себе. - А утром, когда ты за мной приехал, я почти любила тебя, - сказала ему в утешение почти без лжи и тоже перейдя на шёпот.

-А теперь? - замер он, настойчиво ища в её глазах.

Она поколебалась.

-Ненавижу, - созналась бессильно и зажмурилась.

-Ну вот видишь, - с облегчением усмехнулся.

Её ответ не оставил ему ничего, кроме злодейства.

Впрочем, пусть, теперь пусть, ведь она уже согласилась.

-Ну, так ты обещаешь, что отвезёшь меня в аэропорт?

-Сдай билет... Останься!

(Это он о любви, какой ужас...)

-Это невозможно.

-Тогда приезжай ещё!

-Не знаю... - малодушно соврала, как бы оставляя ему надежду этой самой любви, - ха-ха, боже мой, если в этом положении можно ещё смеяться, она горько смеялась. - Ну, так ты отвезёшь меня в аэропорт?

Он уступил:

-Отвезу, - с вернувшейся опять меланхолической тупостью.

-Пусти, я разденусь, - решительно оттолкнула его.

Он подчинился.

Приходилось спешить. Время ещё было, но всё же лучше поспешить.

-А свитер? - сказал он.

-Свитер не надо, - бросила твёрдо.

Снимать свитер - это уже какая-то лирика, нечто из области любви, из той области, где тело, томясь, ищет полного соприкосновения и ласки всею кожей.

Он не настаивал. (Он стал вдруг робкий и послушный). Но потом всё же руки сами запросили человеческой ласки и простёрлись под свитер, хотя это совсем не было необходимо: природа уже сдалась, уступила, плюнула, махнула рукой и дала этому человеку совершить то, что он хотел. Он простирал нежные руки ради чего-то людского в себе - щадя остаток сердца - и искал губ. И Женя не отворачивалась - господи, боже правый, прости ей, был тут расчёт: чем ласковее, тем скорее... И она даже, усмехнувшись, грудным бархатом произнесла - сокровенным, не известным никому, кроме одного человека на свете, голосом:

-Первый раз меня насилуют.

И он прошептал в ответ - с мольбой:

-Я не насилую. Я с тобой прощаюсь...

Потом они вышли из автобуса - к речке, по очереди, молча. Молча же вернулись, каждый на своё место, взгляды ниц. Астап завёл мотор - и понеслись.

В некий момент автобус снова стал Мустангом.

Выехали на шоссе, быстро достигли города и мчались по улицам - на красный свет, сигналя, как пожарная машина; Астап делал это с суровым правом человека, спасающего другого, и каждый миг сейчас он ощущал пристально и навек. Иногда он мельком оглядывался на неё с братской тревогой. В её глаза то и дело возвращались слёзы. Но это они сами, без её участия: у неё на участие не осталось души.

Астап не понимал её состояния, да и некогда было ему вникать: он гнал Мустанга в аэропорт срочно, беспрепятственно и красиво, - ему казалось, она должна была залюбоваться им.

“Сейчас милиция остановит, - равнодушно думала Женя, - и я не улечу - и, выходит, зря я...”

Но дьявол, ублаготворённый их преступлением, видно, опекал их лично сам, как он печётся обо всех своих слабых и нуждающихся - как он приводит пьяных в аккурат к порогу дома, разбойников - в укрытие, а уж самых заслуженных - к вечному покою. Ровно в десять Астап лихо затормозил у главного входа, он застопорил Мустанга на лету, ни на миг перед тем не сбавив скорости. Вскинул руку глянуть на часы и покосился на Женю: заметила ли она всё, что он хотел, чтоб она оценила.

Бедный...