Избранные рассказы. Хронологически

Девчонка одна, Катька, захватила себе монополию на него и закатывала глаза: «Ах, мой Саня!», чтоб остальным было завидно, как она влюблена.

Он, слава Богу, не догадывался об этом, а то бы его стошнило от отвращения, думала маленькая толстая замызганная Люба: нестерпимо ей было, как смеет эта паршивка даже издали касаться Саши своей поганой любовью.

Отойдёт от этих пошлых девчонок, глянет на него – он, соглашается всё её существо в грязном платье.

В следущие годы мода встречать коров прошла, у Любы уже была своя компания, свой класс, про Сашу она не помнила: в школе разница в шесть лет воздвигает слишком высокие стены.

Она увидела его и он увидел её, когда она доросла до танцев в клубе, а он приехал в армейский отпуск. Единственный их танец они станцевали в последний вечер его отпуска. Люба только и успела сказать ему, что помнит его двенадцатилетним мальчиком, как он бродил в сапогах за поскотиной с бичом, непохожий на других.

Он страшно разволновался и пожалел, что прохандрил весь свой отпуск в родительском доме, никуда не выходя.

Остаток службы он помнил о ней, а она о нём.

Он вернулся из армии и стал работать шофёром, она училась в девятом классе, они встречались на танцах, он провожал её по хрупкому льду октября, по ноябрьскому белому снегу, целовал нежно, рассказывал застенчиво истории из своей жизни. Про то, как он ходил с Линой Никитиной, не смея к ней прикоснуться от благоговения, а потом узнал от её подруг: она обижалась, что он долго её не целует.

Люба помнила эту девушку, необыкновенную, чудную, тень её ещё витала в стенах школы, и справедливо было, что Лина принадлежала именно ему. Такому.

Однажды он где-то с непривычки напился допьяна, закусывая квашеной капустой, вызвал Любу из клуба, в темноте они сидели на скамейке возле райисполкома, и он беспомощно сознался, что любит её так, что сил никаких нет.

Он был прекрасен, и не было в нём изъяна, о который споткнулась бы её любовь, набирая скорость, взвинчиваясь вверх. Но ей было шестнадцать лет, а ему двадцать два, такого взрослого парня она имела право промучить около себя ещё года два – самое большее, и то лишь с уверенностью, что терпение его будет вознаграждено немедленной по совершеннолетии свадьбой – и что потом? – счастливая брачная ночь, неминучие дети, хозяйство и дом, из которого уже никогда никуда не вырваться. Так в этом счастье и погрязнешь навек.

А Люба ощущала в себе иное предназначение, её наполнял тревожный зов из будущего, в котором она видела себя не иначе, как у синхрофазотрона, и человечество, разинув рот, дожидалось от неё какого-нибудь великого открытия.

У неё был школьный товарищ, она ему созналась однажды, что намерена сделать великое открытие в физике. Мир стоял перед обоими неприступной крепостью, которую им предстояло взять, и уж они по-соседски делились инструментом для взятия крепостей: ты мне стенобитное орудие, а вот у меня смотри какая мортира, не надо тебе? Слабостей своих друг перед другом не стыдились. И когда Люба ему доверчиво созналась в открытии, он на неё в испуге посмотрел и усомнился, выйдет ли у нё. Всё же для взятия великих крепостей и сила великая нужна.

Выйдет, заверила Люба, если положить на это всю душу, если думать над чем-то одним изо дня в день и даже ночью, на автопилоте, на подсознании – непременно от таких усилий в мозгу завяжется зародыш и произойдёт великое открытие.

Естественно, она должна была после школы ехать поступать в МИФИ или МФТИ, долго учиться – и какие уж тут дети, какая любовь?

А Саша?

Не совмещался Саша с такими её планами.

Или ей от зова судьбы отрекаться, или от любви.

Любовь, причём, уже грозила перейти в неуправляемую стадию. Такие затраты сердечной энергии, она знала – физика! – невосполнимы, а ей не хотелось так расточительно расходовать из зря. Бесперспективно.

Она написала Саше длинное письмо – что любит его, но расстаётся с ним. Конечно, подлых слов зря и бесперспективно она постаралась избежать. Уже ведь мытая ходила, причёсанная и умная.

Он ничего в её письме не понял. И правильно сделал. Эту конторскую расчётливость нельзя понимать. Позорно быть таким понятливым. Или ты любишь – тогда люби, без глаз, без рассудка, без ума, положись на зрячесть священной стихии. Или уж не ври про любовь, коли у тебя рассудок, ум и расчёт.

Больше они не виделись, дообъясниться, дооправдаться он ей не дал. Не простил.

Кстати, с чего это она взяла, что зря и бесперспективно? Ведь они не обсуждали будущее.

Но человек втайне знает свои силы.

Саша от всех отличался – и от неё тоже. Награди нас природа собачьим нюхом – как бы мы страдали от вони! Но мы защищены от болезненных вторжений мира нашей глухотой, слепотой и тупостью.

Мы спасительно мелковаты и плосковаты, сигналы жизни потухают в нас, не получая резонанса и продления. А Саша был отзывчив и всё время мучился от эха – оно носилось в нём из края в край.