Избранные рассказы. Хронологически

Эх, дядя Лёня! Она влюбилась в него без оглядки. Она родила ему сына, не оградившись узами брака. Родила по закону воли и любви. Узы - потом, позднее: уступка всем этим формальностям от щедрот своих: ну ладно уж, надо вам - нате!

И дядя Лёня умел оценить это бесстрашие и готовность платить за любовь и волю как угодно дорого. Но под старость - то ли у тёти Зои уже погасли те праздничные огни в глазах, которые и в пятьдесят лет заставляли прохожих оглядываться, то ли дядя Лёня лишился ума и зрения, но только стало ему вдруг непонятно, как это так: все парни как парни, взяли за себя свежих и юных, а ему досталась вот эта состарившаяся (всё же состарилась, хоть и на двадцать лет позднее ровесниц), вот эта утратившая (всё же истратила!) долгий огонь сердца старуха; так мало того, она была ещё и не девушка в ту пору, когда ей полагалось строго-настрого беречь девичью честь!

И - развод! С треском, со скандалом, с проклятием всей, всей, всей предыдущей жизни!

И, глядя на эту печальную судьбу, я, как никогда, чувствую своё предательство: тот позорный факт, что я из двух моих пород - из двух каменных стен, из двух крепостей, враждебно выстроенных одна против другой, - вложила свою жизнь кирпичиком смиренным в ту прочную вековую кладку, что охраняет родовой закон матери. Что и без меня стояла нерушима. Оставила я без подкрепления на погибель рисковую, бедовую кровь моего отца. Раскрашиваются поодиночке кирпичики их судеб.

1991

ЧЁРНАЯ КОШКА

Считается, чёрные кошки приносят в дом счастье.

Прочесав наш микрорайон в поисках рыбы в июльское пекло и вернувшись через два часа без ног (без рыбы), я почувствовала, что счастье моё достигло предела и пора им с кем-нибудь поделиться.

Она принципиально не ест ничего, кроме рыбы и мяса.

Свезу её на Птичий рынок и продам за рубль в хорошие руки – есть же чудаки, в отпуск из-за них не едут. Одна моя знакомая даже празднует день рождения кошки.

Я терпеть их не могу. За равнодушие – когда сытые; за суетливое заискивание, когда голодные: вот она трётся у ног, бежит впереди, заманивает тебя на кухню; и воротит нос от всего, что не рыба и не мясо – принцесса крови!

Утром, когда я ещё сплю, она вспрыгивает мне на грудь и неотступно пялится зелёными фарами, мерзко помявкивая: пора, мол, заняться её высокородием.

Непонятно, по какой логике через четыре раза на пятый она делает лужу в любимом углу, и, как её ни тыкай носом, от своей привычки не отступается.

Когда у неё начались муки любви, она выла утробным воем, но соседского кота не признала равным себе. Тогда я выставила её за дверь – пусть ищет себе принца хоть в тридевятом царстве.

Она вернулась дня через четыре – даже не голодная. Видимо, фраера водили её по ресторанам, а она жеманно похвалялась: «Фи, да у меня двухкомнатная квартира! Меня там кормят рыбой каждый день!» Но зря, зря ухажёры тратились на неё, она их продинамила: осталась без котят.

У людей с такими беспощадная расправа.

Какая это мерзавка, я убедилась спустя полгода, когда у неё снова началась пора любви. Я отправила её к соседскому Гавриле, но через сутки мне принесли обоих: может, эта принцесса, эта стерва станет посговорчивее в родных стенах?

Кот Гаврила – парень замечательный, пушистый, демократ. А моя гладкая чёрная гадюка катается по полу от вожделения, но как только Гаврила к ней приблизится, шипит змеиным шипом и лепит ему когтистой лапой затрещину.

Промучился он с нею больше суток. Столько терпения и выдержки не проявил бы и самый интеллигентный человеческий мужчина.

Он приручал её, не применяя никакого давления. Ляжет в сторонке и терпеливо ждёт, когда она успокоится, выспится и снова начнёт проявлять признаки любовного беспокойства. Тогда он осторожно подбирается, вопросительно мяукая: можно?

Ни за что! – шипит она, ощетинившись.

Он ещё подождёт, потом улучит момент, вцепится зубами в холку и гладит её лапой, укрощает, уговаривает: не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю. А она, негодная, хоть и не вырывается, но шипением презрительно выражает: да кто ты такой супротив меня, дубина стоеросовая!

И ведь он на неё не обижается, напротив – никому в обиду не даёт.

Нам бы, женщинам, таких.

Иногда он всё же подстерегал её в состоянии сомнения, так что мог невозбранно настичь и впиться зубами в загривок. Потом ждал, когда она утихомирится и перестанет сучить ногами. А чтобы поняла, что зубы – мера вынужденная, чтоб не сердилась, он нет-нет да и ослабит хватку, нежно лизнёт место укуса: мол, не больно? Но как только сочтёт, что пора уже и власть мужскую применить, она, выпучив безумные глаза, кричит караул, и он её тут же отпускает, чего никогда бы не сделал человеческий самец.

Как же мне было обидно за славного этого парня, как стыдно перед ним за весь наш подлый женский род!

Вызвала я его хозяйку. С боем пришлось отлучать Гаврилу от моей мерзавки.

Оставшись одна, эта тварь забеспокоилась, забегала: где? Где оно, уже ставшее привычным: чтоб обожали, домогались, валялись в ногах? Нету!