Избранные сочинения. 1. Ошибка живых

Эвелина, Эвелина! Прошу вас, не думайте! Или, хотя бы, просто не!

 

ЭВЕЛИНА (задумчиво)

Левицкий, кажется, умел толковать сны.

 

ПЕРМЯКОВ

Да, он с ними обращался очень по-свойски. Брал и толковал.

 

ЭВЕЛИНА

И был убедителен.

 

ПЕРМЯКОВ

Да, как эта ночь без темноты...

 

Наступило. Не наступило. Кто. Кты. Кте. Ктой. Ночь, Истленьев, ночь. Железные крыши с грохотом взбирались на небо. Несколько случайных прохожих торопливо несли свое несколько. Ночь без темноты, с фонарями, с грудами ненужного света. Было странно до призрачности. Каждое мгновение можно было принять за безумца.

Люди, стиснутые в погребе, были неподвижны. Их неподвижность пугала стены. Их неподвижность передалась стенам.

Два мощных потока времени двигались друг другу навстречу.

Истленьев и Куклин столкнулись, как два мгновения:

 

КУКЛИН

Это вы? Вот так встреча! Это я? Вот так встреча! Откуда вы? Я — оттуда. Откуда вы? Я — снова оттуда.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

А я здесь был и... кажется, один. Стал думать, как я здесь очутился. Оказалось: стал думать.

 

КУКЛИН

Вот и со мной — такой же случай. И такой же другой... Боже! Как время летит, описывая странную кривую! Еще вчера я был, а сегодня я уже буду... Владимир Иванович, вы помните Пермякова? Вы помните Эвелину? Вы помните Марию? Вы помните Левицкого? Вопрос за вопросом.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Ответ за ответом.

 

КУКЛИН

Как рассеянно и тяжело вы посмотрели! Как Варшава вслед уезжающему поезду.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Варшава? Поезд? Куклин? Вы помните Куклина?

 

КУКЛИН

Нет.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Простите! У меня все в голове перепуталось!.. Ведь вы и есть Варшава?

 

КУКЛИН

Да, столица Македонии... Но, что с вами?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Эта крыша грохочет, как железный поезд... Со мною? — ничего... Светло, как днем, а темно, как ночью.

 

КУКЛИН

Бог мой! Ночь без темноты! Какой незнакомый зловещий свет! И фонари, и тучи! Что же это такое?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Спросим у А. Г. Левицкого. Он толкует сны.

 

КУКЛИН

Нет, он толкует спросим. Он жив — вот его профессия.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Жив? Я н-не помню...

 

КУКЛИН

Я и сам стал после смерти забывчив.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Да?.. Простите! я не хотел этого вопросительного знака. Простите! я хотел...

 

КУКЛИН

Другой вопросительный знак? Прощаю оба... А я иду, вдруг навстречу — вы, и на лице у вас уже виноватое выражение... Что-то я еще хотел сказать и забыл... Что-то мрачное, какую-то шутку, что ли...

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Одной больше, одной меньше... Но огорчайтесь.

 

КУКЛИН

Вы правы... Смотрите-ка, нас ветром уносит на другую улицу!

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Что? На другую или с другой?

 

КУКЛИН

Ах, мне уже все равно! То есть, простите, не «ах!». Но как же Эвелина? Ведь вы ее любили? Но как же Мария? Ведь вы ее любили? Но как же ночь? Ведь она без темноты!

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Да... я их и сейчас люблю... и без темноты... Припадки стали чаще... разбил драгоценную китайскую вазу... Да, а где-то темнота без ночи... 829... восемьсот 20 девять... 0,00019...

 

КУКЛИН

(в сторону) Бредит!.. (бредит) В сторону!..

 

Куклин в ужасе убегает. Истленьев в ужасе остается...

 

Декабрь 69 г. Уговариваемся с Н. И. Вологдовым вместе встречать Новый год у него. Накануне я звоню ему по телефону и в разговоре сообщаю о количестве вина, которое собираюсь закупить. Н. И.:

— Берите больше, Володя! Вдруг придут Хармс или Крученых...

Из письма Д. Бурлюка Н. И. Вологдову (1 декабря 65 г.):

 

Мы желаем быть с вами в конвейерном контакте. Вы ведь для нас — самый ценный, интересный на Родине нашей...

16

— Окно отворилось с безоблачным стуком...

— Откуда эта строка? Вы ее так тихо и так странно прочитали!.. Что с вами? Вы живы?

— Жив только голос.

— Так вот почему! А я весь превратился в слух, да так и остался, окаменел... Прошу вас, дайте еще несколько строк!

— Что ж, вот они:

 

Из окна упав на плиты,
Небо хладное лежит.
Графини бледные ланиты —
Их мимо светлый луч дрожит.
И с выражением на лице
Его измучившей загробной скуки
Граф протянул к бойнице платок
И вместе с ним дрожащие руки.
Стерев с стекла золотую пыль,
Он оперся на свой костыль.
Его лучи насквозь пронзали,
И стало тихо в мертвом зале...

 

— Ваш голос в темноте почти не виден... А я люблю поэзию, знаете. Помню, Острогский однажды сказал: «Только о двух вещах и интересно разговаривать: о поэзии и о Колыме...» Поэзия, по-моему, то же ночное кладбище, где тяжелые каменные плиты незыблемы, а над ними все — мираж, и воздух полон призраков, готовых растаять каждое мгновение, и все это облито мерцающим светом звезд...

— Вы, должно быть, правы, потому что у меня вдруг заболело веко.

— Это признак?

— Да или нет. Что-нибудь одно из нет...

— Я превратился в слух, а все превратилось в молчание...

Стало так тихо, что было слышно, как дышат стены...

 

Помнит ли читатель сестер Марии — Анну и Ольгу, упоминавшихся в самом начале романа? Вот они, в гостиной Витковских.