Избранные сочинения. 1. Ошибка живых

— Я жениху поклонился, он мне поклонился точно так же. Не спутал ли он меня со своим отражением? Ведь часто так бывает... Прошло или не прошло сколько-то времени, мы молча стояли. Он вдруг пробормотал стихи.

— Вы их помните?

— Нет, но все-таки прочту:

Ах, ах! Какой витраж!
Я кинул взгляд косой:
Там вдохновения ветра ж
Подули яркой полосой.
Люблю старинную тень храма
И эту веру витражей,
Где алебарды и охрана
И скрежет ржавых ворожей.
Где воздух приклонил колени
На гулких плитах тишины...

— А что же дальше?

— Он исчез неожиданно. Лишь в воздухе остался голубой след поклона. Я вскрикнул и тотчас же заснул. Оказывается, все это было наяву.

— Странная история! Я в таких случаях ограничиваюсь тем, что ограничиваюсь тем, что... и т. д. Сегодня, кажется, 27 октября. Я помню одну ночь, звезды глубоко врезались в темноту, булыжный час сверкнул у меня под ногами, я шел. Вдруг несколько минут прошло. Я очнулся, но было рано. Я увидел: фонарь, еще кто-то и Эвелина. Фонарь придвинул к себе каменные стены домов и тяжело огородился ими. Незнакомец был ему по плечо. Он курил на незнакомом языке, на языке исчезнувшего народа, исчезнувшей звезды. Он молчал. Дым поднимался вверх, к звездам. Волосы Эвелины свободно ниспадали. Каждая секунда вспыхивала над ее головой, как призрачная корона. Волосы струились, Эвелина молчала. Кто-то из нас двоих был Левицкий. Потом оказалось, что это был он, а кто был я — этого так и не оказалось... Мостовая прислушалась: что-то невыразимо странное было в воздухе, словно углы тишины совпали с железными углами крыш... Вдруг передо мной остановилось здание...

Этот старинный дом —
Память о греческом посольстве.
Гербы чугунные кругом
И даже шпорой на босой листве...

Я вспомнил эти строки из «Греческого посольства» и потом другие:

Когда-то здесь посол по лестнице сбегал,
Читая «Отче наш» ступеней...

Потом другие:

Час расставанья близок!
Увижу ль милого посла?
Порой бывал он, правда, низок,
Достоин рифмы был осла.
И эта дрожь, боязнь стилета —
Трусливо-мелочный старик!
И все же мыслями поэта
Напудрен был его парик...

— А что же Эвелина?

— Эвелина? Вам когда-нибудь приходилось в самый разгар ночи наблюдать несколько случайно-утренних секунд? Удивительные мгновения! Потом думаешь, что их не было... Эвелина вздрогнула. Странный наступил миг. Казалось, он был вырублен крышами в ночном небе. Левицкий усмехнулся... Вы его когда-нибудь видели? Он всегда — или до, или после усмешки. Лицо холодное, правильные черты — он всегда похож только на Левицкого...

Посол, вас ждет императрица!
В распоряженьи вашем — час.
Как раз успеете побриться,
Или побрить успеют вас...

— Но что же случилось?

Оба замерли. Оба — о! Это наступал рассвет. В своем величии он был неумолимо-кроток, как строки Вологдова о Петре Бромирском... И вдруг я ужаснулся! Лицо Левицкого, неожиданно ставшее жестким, медленно сползало с крыш. Все та же усмешка образовывала возле рта железные складки. Узкая железная лестница поднималась к его глазам мимо темной щеки, из которой время выкрошило несколько кирпичей. Поднялся ветер, Эвелина и фонарь стояли, сгибаясь под его напорами. Левицкий холодно смотрел на них. Боковая стена его лица выходила на пустынную площадь, стальные натянутые провода давали голосу Левицкого звук надрывный и хриплый. Он прогудел что-то Эвелине, но она не поняла его, ее глаза шатались под тяжестью светящейся фонарной глыбы. Пять или десять удивленных мгновений Левицкий ждал. Потом, увидев, что он не понят, он стал в отчаянии звать Эвелину, провода гудели, как безумные, железные брови, лязгая, взбирались по судорожному каменному лицу. Это зрелище было таким мучительным, что, казалось, целая вечность была погребена под обломками железных бровей... Эвелина и фонарь бросились бежать, железо загрохотало им вслед, и провода, лопнув, оборвали ужасный настигающий беглецов вой...

— Что это было?

— Не знаю — вот что.

Но служба королю —
Она отравленный напиток:
Все ждешь, когда помрешь
Своею смертью иль от пыток...