Наконец, в Германии был еще элемент, которого ныне уже нет, это революционное крестьянство или, по крайней мере, способное сделаться революционным. В то время, в большей половине Германии, существовал еще остаток старого Крепостного права, как оно существует еще поныне в двух герцогствах, Макленбургских. В Австрии крепостное право преобладало вполне. Было несомненно, что немецкое крестьянство способно и готово к восстанию. Как в 1830 в баварском Пфальце, так и в 1848 г. почти в целой Германиии, едва только стало известным провозглашение французской республики, все крестьянство зашевелилось и приняло сначала самое горячее, живое, деятельное участие в первых выборах депутатов в многочисленные революционные парламенты. Тогда немецкие мужики еще верили, что парламенты смогут и захотят что-нибудь для них сделать, и посылали в них своими представителями людей самых отчаянных, самых красных — насколько, разумеется, немецкий политический человек может быть отчаянным и красным. Вскоре, увидав, что от парламентов им не дождаться никакой пользы, мужики охладели; но вначале они были готовы на все, даже на поголовный бунт.
В 1848, как и в 1830 г., немецкие либералы и радикалы больше всего боялись этого бунта; его не любят даже социалисты школы Маркса. Всем известно, что Фердинанд Лассаль, который по собственному сознанию, был прямым учеником этого верховного предводителя коммунистической партии в Германии, что не помешало однако учителю, по смерти Лассаля, высказать ревнивое и завистливое неудовольствие против блестящего ученика, оставившего далеко за собою в практическом отношении учителя; всем известно, говорим мы, что Лассаль несколько раз высказывал мысль, что поражение крестьянского восстания в ХVI в. и последовавшее за ним усиление и процветание бюрократического государства в Германии были истинным торжеством для революции.
Для коммунистов или социальных демократов Германии крестьянство, всякое крестьянство, есть реакция; а государство, всякое государство, даже бисмарковское — революция. Пусть не подумают, что мы клевещем на них. В доказательство того, что они действительно так думают, указываем на их речи, брошюры, журнальные статьи и, наконец, на их письма — все это в свое время будет представлено русской публике. Впрочем марксисты и думать иначе не могут; государственники во что бы то ни стало, они должны проклинать всякую народную революцию, особенно же крестьянскую, по природе анархическую и идущую прямо к уничтожению государства. Как все-поглошающие пангерманисты, они должны отвергать крестьянскую революцию уже по тому одному, что эта революция специально славянская.
И в этой ненависти к крестьянскому бунту они самым неясным и самым трогательным образом сходятся со всеми словами и партиями буржуазного германского общества. Мы уже видели, как в 1830 г. достаточно было крестьянам баварского Пфальца подняться с косами и вилами против господских замков, чтобы охладить внезапно революционный жар, пожиравший тогда южно-германских буршей. В 1848 г. повторилось тоже самое, и решительное противодействие, которое было оказано немецкими радикалами попыткам крестьянского восстания в самом начале революции 1848 г., чуть ли не было главною причиною печального исхода этой революции.
Она началась неслыханным рядом народных торжеств. В продолжении какого нибудь месяца после парижских февральских дней, были сметены с лица немецкой земли все государственные правительственные учреждения и силы почти без всяких народных усилий. Едва в Париже восторжествовала народная революция, как обезумевшие от страха и от презрения к себе правители и правительства стали падать в Германии одно за другим. Было правда нечто в роде военных сопротивлений в Берлине и в Вене; но они были так ничтожны, что о них и говорить ничего.
Итак, революция победила в Германии почти без всякого кровопролития. Все оковы разбились; все преграды сломились сами собой. Немецкие революционеры могли сделать все. Что же они сделали?
Скажут, что не в одной Германии, а в целой Европе революция оказалась несостоятельной. Но во всех других странах революция, после долгой, серьезной борьбы была побеждена иноземными силами: в Италии австрийскими войсками, в Венгрии соединенными русскими и австрийскими; в Германии же она была сокрушена собственною несостоятельностью революционеров.
Во Франции, может быть скажут, случилось тоже самое; нет во Франции было совершенно другое. Там поднялся именно в это время страшный революционный вопрос, отбросивший вдруг всех буржуазных политиков, даже красных революционеров, в реакцию. Во Франции в достопамятные июньские дни вторично встретились буржуазия и пролетариат, как враги, между которыми примирение невозможно. В первый раз они встретились еще в 1834 году, в Лионе.