Как в омут муки,в боли и тоске,
Падет пронзенный меткою стрелою.
Так засыпая в гулкой тишине
Ворочается ветер над водою.
Одинокий волк
Собаки шли по следу упрямо.
Ломая лапами ломкий лед.
То влево сворачивали, то снова прямо
И впитывала их шерсть метры и пот.
Они загоняли в ружейные сети,
Ни глоток, ни сил не жалея.
Ведь дома их ждут ржавые цепи,
Хозяйский окрик и соседские дети.
Пока есть время, быстрее.
Голодный прицел жадно цель искал,
Азартный поводырь свинцовых глупых пуль.
Иглисто и гулко расстояние кусал.
И бормотал что-то про последний поцелуй.
И разрывали мокрый воздух морды,
И слепо щурились глазницы стволов.
И занавес тумана падал под аккорды
Стреляющих в упор флажков.
Я стал меньше простреленной точки,
Я – бегущий, я – никто, я – мишень.
По щекам гнилые болотные кочки
На прощание лупила моя тень.
Вязну в серой грязи, как в усталости,
Не уйти мне, как прежде, в снега.
И все туже петля обреченности,
Ненавистная, как смех врага.
Отовсюду в меня целится удушье,
Перебила ногу жестокая картечь.
Но пройду я сквозь равнодушие,
Чтоб в крайнем прыжке сил не беречь.
С хрустом хрип рванулся из горла.
Он промедлил, и время досталось мне.
С бесполезным лаем, ошалевшая свора.
Не смогла отыскать нас в кровавой волне.
Без ответа
Как больно…Мама,ма… больно….
Словно свинцовые руки ломают меня.
От жары с них течет металлический пот,
Обжигающий мою кожу и глаза.
Глаза, измятые электрическими ботинками,
Грязными ботинками с лампы на пыльном шнуре.
Глаза – вы молчали!
Вы тонули в затянувшемся падении крика.
Вы расширялись, только расширялись
С каждым метром,
Вы становились шире, чем ночной
Город.
И все же вы молчали.
А Света медленно, медленно, медленно
Падала.
Потом вязкий удар.
Я прошептал: «Свее-тааа!»
И эхо моего шепота напугало
Зевающий двор и дома.
Глухонемые люди подходили ко мне,
Говорили, показывали.
Но я забыл о них.
Я только слышал стук разбивающегося
Тела.
Я видел, как растекается по асфальту
Похожая на горькие капли рябины
Кровь.
Свету увезли.
В ненужной машине с надписью «03».
Свету увезли.
И бросили через два дня в мокрую яму
На кладбище самоубийц.
Дворник, хромой небритый дворник, высыпал песок из целованного мешка,
Спрятав под ним случайного убийцу –
Черно- битумную дорогу.
И выкинул пустой мешок.
Тот долго лежал у подъезда, как будто там был всегда.
А я?
Я грызу зубами сухие ножки стола,
С деревянных костей срывая мясо.
Боль, густая, тяжелая, как смола,
Убивает бесконечностью каждого часа.
Я готов пить бетонные спины стен,
Я готов… Ну что вам стоит, один укол,
Всего один укол. Просто укол.
Ма…Мама…..
Ода к радости
Ах, как чудесно жить без ноги,
Вам легче лежать, Вам меньше терять,
Никто не всунет Вас в сапоги
И не пошлет воевать.
Очень полезно быть без глаз,
Вы в жару первым берете квас,
И не видите страшного лица гражданина,
Согласного в кружке утопить своего сына,
И в мыслях казнившего Вас.
Кто Вам мешает есть без руки,
Соседи? У них застревают в горле куски,
Когда Вы ногою берете котлету,
Или с женою в эту же среду…
Они не ловят от этого кайфу,
Они съезжают в народную Хайфу.
Пусть им дорога будет пухом,
Ведь они не могут за левым ухом,
Почесать спокойно правой ногой,
А Вы, Вы право -герой.
Ну а лучше и вовсе не жить,
Не желая себя вот так вот, родить,
Пока третьекурсник из мединститута,
Уступая еще раз кому-то,
И подкрепленной травмами просьбе,
Вас не вытащит сморщенной гроздью…
Конечно, лучше не жить.
Д.Р.
Твой день – это белый снег,
Кружащейся в танце метели.
И волн торопливых бег,
Застыл до самой капели.
Лишь ярко краснеет рябина,
Напоминая о лете,
И пляшет на белых льдинах,
Веселый проказник-ветер.
И рвутся на волю, ввысь,
Холодные потоки.
И всем проходящим и ждущим,
Декабрь румянит щеки.
Как манит меня опять,
Вся магия зимней дороги.
И пусть ты будешь молчать,
А я – стоять на пороге.
Кольцо золотое блестит,
Лежит у меня на ладони.
И снег под ногами скрипит,
И сердце в глаза твоих тонет.
Бесстрастно застыли над нами
Россыпи дальних созвездий.
Неведомыми именами,
Зовет их зимний ветер.
И тайну живого огня,
Разделим мы вместе с тобою.
Как в зеркале давнего сна,
Твой день, что случился судьбою.
Перекресток
Прокрался бродяга-ветер и тучи украл у ночи,
Тьма скрылась от лунного света, а ветер в трубах хохочет.
И флюгеры вечным скрипом поют домам про движенье,
Лишь только мое сердце не ведает направления.
Зовет и ищет повсюду, гоняя меня по свету
И снова на перекрестке закат уступает рассвету.
Я видел седые горы, где холод рождает воду
И камни все копят силы к стремительному походу.
Мне степь застилала травами и выдыхала полынью,
Там город вдруг вырастал, очерченный строгой латынью.
Как пели цикады юга и море студеного севера,
Терзало брюхо собора, где спала седая вера.
И пчелы пили нектар в стремительном вечном танце,
Цветы отдавали себя и вновь рождались в фаянсе.
На набережной мутной Сены так пахнет сдобой и кофе,
Читает черный гарсон об очередной катастрофе.
Как прежде, пути мне открыты, неведома только дорога.
Любимая, вот и осень с дождями стоит у порога.
И плачет в холодном тумане о чем-то ушедшем птица,
А роща качается в золоте, как древняя танцовщица.
И снова я просыпаюсь на узкой вагонной полке,