Как жизнь, как счастие люблю!..
1867
Мне снился сон (то был ужасный сон!)...
Что я стою пред статуей твоею,
Как некогда стоял Пигмалион,
В тоске моля воскреснуть Галатею.
Высокое, спокойное чело
Античною сияло красотою,
Глаза смотрели кротко и светло,
И все черты дышали добротою...
Вдруг побледнел я и не мог вздохнуть
От небывалой, нестерпимой муки:
Неистово за горло и за грудь
Меня схватили мраморные руки
И начали душить меня и рвать,
Как бы дрожа от злого нетерпенья...
Я вырваться хотел и убежать,
Но, словно труп, остался без движенья...
Я изнывал, я выбился из сил,
Но, в ужасе смертельном холодея,
Измученный, я все ж тебя любил,
Я все твердил: "Воскресни, Галатея!.."
И на тебя взглянуть я мог едва
С надеждою, мольбою о пощаде...
Ни жалости, ни даже торжества
Я не прочел в твоем спокойном взгляде...
По-прежнему высокое чело
Античною сияло красотою,
Глаза смотрели кротко и светло,
И все черты дышали добротою...
Тут холод смерти в грудь мою проник,
В последний раз я прошептал: "Воскресни!.."
И вдруг в ответ на мой предсмертный крик
Раздался звук твоей веселой песни...
1868
Мой друг, тебя томит неверная примета,
Бесплодную боязнь рассудком укроти:
Когда твоя душа сочувствием согрета,
Она не может горя принести!
Но видя ряд могил, о прошлых днях тоскуя,
Дрожишь ты часто за живых,
И гибель лучших смутно чуя,
С двойною силой любишь их.
Так сердце матери невольно отличает
Того из всех своих детей,
Кому грозит беда, чья радость увядает,
Кто немощней, и жалче, и слабей...
Пусть тем, кого уж нет, не нужно сожалений,
Но мысли не прогнать: зачем они ушли?
Увы! Ни мощный ум, ни сердца жар, ни гений
Не созданы надолго для земли.
И только то живет без горьких опасений,
Что пресмыкается в пыли!
1870-е годы
(Перевод из Донаурова)
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарелась с вами,
Пара гнедых!
Ваша хозяйка в старинные годы
Много имела хозяев сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых!
Грек из Одессы и жид из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал -
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
Пара гнедых!
Вот отчего, запрягаясь с зарею
И голодая по нескольку дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает,
Говор толпы невозвратно затих,
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!
1870-е годы
Посвящается А. И. Гончарову
1
Когда в Москве первопрестольной
С тобой сойдемся мы вдвоем,
Уж знаю я, куда невольно
Умчит нас тройка вечерком.
Туда весь день, на прибыль зорки,
Стяжанья жаждою полны,
Толпами лупят с Живодерки
Индейца бедные сыны.
Им чужд их предок безобразный,
И, правду надобно сказать,
На них легла изнанкой грязной
Цивилизации печать.
Им света мало свет наш придал,
Он только шелком их одел;
Корысть - единственный их идол,
И бедность - вечный их удел.
Искусства также там, хоть тресни,
Ты не найдешь - напрасный труд:
Там исказят мотивы песни
И стих поэта переврут.
Но гнаться ль нам за совершенством?
Что нам за дело до того,
Что так назойливо с "блаженством"
У них рифмует "божество"?
В них сила есть пустыни знойной
И ширь свободная степей,
И страсти пламень беспокойный
Порою брызжет из очей.
В них есть какой-то, хоть и детский,
Но обольщающий обман...
Вот почему на раут светский
Не променяем мы цыган.
2
Льется вино. Усачи полукругом,
Черны, небриты, стоят, не моргнут,
Смуглые феи сидят друг за другом:
Саша, Параша и Маша - все тут.
Что же все смолкли? Их ночь утомила,
Вот отдохнут, запоют погодя.
Липочка "Няню" давно пробасила;
В глупом экстазе зрачками водя,
"Утро туманное" Саша пропела...
Ох! да была же она хороша,
Долгий роман она в жизни имела,
Знала цыганка, что значит душа!
Но зажила в ней сердечная рана,
Старые бури забыты давно,
В этом лице не ищите романа:
Сытостью властною дышит оно.
Что ж и мудреного, что процветает
Духом и здравием Саша моя?
С выручки полной она получает,
Шутка ли, три с половиной пая.
Те, что постарше и менее пылки,
Заняты ужином скромным своим;
Всюду сигары, пустые бутылки,
Тучами ходит по комнате дым.
Старая Анна хлопочет за чаем,
"Жубы" болят отчего-то у ней,
Только, никем и ничем не смущаем,
Коля бренчит на гитаре своей;
Голос прелестный раздался... О, Боже!
Паша поет, не для ней, вишь, весна...
Не для тебя, так скажи, для кого же?
Ты черноброва, свежа и стройна,
Из-под ресниц твоих солнца светлее
Тянутся вешнего счастья лучи...
"Ну-ка, затягивай "Лен", да живее!"
Грянула песня. Гудят усачи.
Липочка скачет, несется куда же?
Где остановишься ты на пути?
Лица горят; Марья Карповна даже,
Кажется, хочет вприсядку пойти...
Кончено... Стой! Неужли ж расставаться?
Как-нибудь надо вам сон превозмочь.
"Ну-ка, цыганки, живей, одеваться!
Едем к нам в город доканчивать ночь!"
3
И морозом, и метелью
Охватило нас кругом,
Смотрят брачною постелью
Сани, крытые ковром.