Ты слышишь отчаянный глас:
Боже Ты мой!
Боже Ты наш!
Жил в богатстве без меры, на зависть вору,
почему же я стал, как поле в осеннюю пору...
Это не стихи, это стон моей крови.
5. «Того, кто по душе и крови…»
5.
Того, кто по душе и крови
нам близок,
времени легко отнять,
ту руку,
что всегда могла обнять,
стенания прервать на полуслове.
И содрогается частичкой каждой кровь
перед законом этим обновленья,
и каждый присягнуть Тебе готов,
Отец по крови всех творений.
Тебя мы зрим, не отрывая глаз,
и речь Твоя доступней всех пророчеств.
О, Боже мой!
Наш Отче!
Прежде нас так щедро одарил Ты,
а сейчас — мы словно скошенное поле.
И кровь вещает о земной юдоли...
5. «Всех родных мне душой и по крови родных…»
/
5.
Всех родных мне душой и по крови родных —
время спрятало их.
И уже не прижаться к родимой руке,
не заплакать в тоске.
И смертельным ознобом в крови отдает
очищенье мое.
И тогда Тебя вспомню, Отец мой живой,
что в крови и в земле,
сквозь закрытые веки — стоишь предо мной,
волевое реченье, пронзительный слог —
Боже мой!
О, мой Бог!
Человек урожаем богатым владел,
а сегодня подобен пустой борозде,
говорит в нем уснувшая кровь.
6. «О Боже, зачем я пишу для людей столько лет!..»
6.
О Боже, зачем я пишу для людей столько лет!
Для братьев, сестер без надежды и веры,
вся жизнь у которых — гримаса химеры.
Клянусь Тебе, Боже, из каменной глыбы
резцом было вырубить проще скрижали.
Вновь мрачные мысли виски мои сжали.
И даже с бездонною чашей бальзама —
мне всех голодающих не накормить,
мне всех искалеченных не излечить;
Увы, не помочь даже словом из сердца
мне тем, кого нет, и навряд ли забыть.
6. «Мой Господь! Уже многие годы я пою…»
6.
Мой Господь! Уже многие годы я пою.
Жаждут братья, страждут сестры,
не в силах высказать долю свою.
Плод заветный, такой налитой,
нашей жизни покрыт кожурой.
Мой Господь! Ведь скала так тверда.
Где слова мне найти, чтобы струилась вода?!
Я теряюсь в догадках который уж год, —
для себя — недоступный, загадочный плод...
Все голодные мне уж навязли в зубах,
все болящие вечно мелькают в глазах.
Как их всех успокоишь,
забытую радость вернешь?
Разве новую душу в их тело вдохнешь?..
7. «Я знаю отринувших царство твое…»
7.
Я знаю отринувших царство твое,
уставших покорно молиться и ждать,
когда снизойдет из небес благодать.
Я знаю покинувших отчий порог,
которым родительский дом, что тюрьма,
спешащих урвать то, что не дал им Бог,
хотя каждый день он давал задарма.
Но нету халявы! Спускаются в ад.
От пьянства опухшие в пабах сидят,
в зловонных местах, издающие смрад.
Смотри: — даже то покупают у шлюх,
что нам — чудный дар из небесных глубин.
Да что в их крови — человечий ли дух?
Иль просто зеленым настоем полынь!
Оплачь сыновей своих, Боже!
Аминь.
8. «Они в кабаках и публичных домах…»
8.
Они в кабаках и публичных домах,
Ни капли святого в твоих сыновьях,
Разит табаком изо рта и вином,
Забыли детишек, жену, отчий дом.
В их кровью налитых глазах алый дым,
В котором — горящий Иерусалим.
Висит над трактирами марево зла,
А в пропитых душах дымится зола.
Под утро шинкарь отодвинет засов,
И вышвырнет пьяниц, как бешеных псов.
Лежать им в канаве, в слезах и грязи,
К кому обратиться с мольбою: Спаси!
И кто на несчастных направит свой взор,
Чтоб их не душил справедливый позор?
О, Ты, не смыкающий глаз, на заре,
Не брезгай, спустись в золотом стихаре,
И раньше, чем стража за шкирку возьмет,
И в спину пиная, в тюрьму поведет,
Сотри пот разврата с измаранных лиц,
В людей преврати распластавшихся ниц,
Как малых детей, заплутавших зимой,
Веди, не браня, горемычных домой.
9. «По команде твоей солнце гасит свой пыл…»
9.
По команде Твоей солнце гасит свой пыл,
гонят сумерки в нас города и околицы,
Ты незримый пастух человечьей толпы,
а закатное солнце, как звон колокольца.
Все живое глаза возвело, бормоча,
молит всяк о своем — люди, твари и звери,
кто как может — вздыхая, кряхтя и мыча,
перед тем, как в хлева приоткроются двери.
Что поделать — в крови боль вечерней тоски:
свет небес, соль земли душу рвут на куски;
Ну, а мы где-то между — в домах,
как в хлевах.
10. «Снова встретились мы в придорожном шинке…»
10.
Снова встретились мы в придорожном шинке,
как всегда у Тебя ни гроша за душой.
То ли я — богатей, — два гроша в кошельке,
но готов заплатить из мошны небольшой
за постель, не ютись, как бездомный в углу.