Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 1

И вот, действительно, смотря по темпераменту, в разной степени и форме вырываются у публики выражения злобы, издевательства и обиды. Тычут пальцами в картины, употребляют самые энергичные и несалонные выражения и, как говорят, некоторые даже... плюются. Любезный и храбрый собственник выставочного помещения наслушался немало всяких «слов» и даже полуофициальных «замечаний» от «особ». Но он не теряет еще мужества и философски спрашивает: «Кто же мог ожидать чего-нибудь другого? Разве не то же самое было хотя бы на первой выставке van Gogh'a»[108]. Но тому же Thannhauser'у удалось услышать и единичные, но горячие поздравления и приветствия за «действительно серьезную и сильную выставку». С такими одобряющими словами обращались к нему люди и серьезного влияния, и крупного имени, хотя (преимущественно) в прямом отношении к искусству не стоящие. Но, разумеется, и среди обычной публики находится все же известное количество смотрящих долго и внимательно, даже с явным напряжением мысли, и приходящих для таких осмотров по несколько раз. И опять-таки я подчеркну, что сюда-то, главным образом, и относится элегантная часть публики, т. е. элемент не туземный. Это впечатление получается у многих. «Вот посмотрите, — говорил мне один тоже не туземный, но многие годы живущий здесь немец, известный скульптор и очень «беспокойный» человек, — вот посмотрите! Столько стало селиться в Мюнхене пришлых, — вся физиономия его меняется, хотя и медленно. — А вдруг возьмет Мюнхен да и проснется!»

Жаль, конечно, что нельзя «учесть» производимого этой выставкой впечатления. Мнение прессы, а также и частные письма, которые пришлось получить мне лично по поводу этой выставки, продукт впечатления, полученного профессионалом, т. е. в огромнейшем большинстве случаев человеком, чувство непосредственности которого заглушено всякими «знаниями», предвзятостью и невысказанной боязнью что-нибудь встретить непонятное, где крупный или мелкий багаж его теоретики окажется недостаточным. Но вот именно эти внимательно смотрящие люди, тихими голосами переговаривающиеся между собою или одиноко открывающие свою душу, — что чувствуют они?

Не мне как участнику и одному из основателей «Нового Художественного Общества Мюнхена» вступать в оценку его дебюта. Я ограничусь указанием на цели и стремления этого еще небольшого кружка, который несмотря на все нападки (а отчасти и благодаря им) стал, по-видимому, твердой ногой в Мюнхене, а, вероятно, также и во всей Германии, так как уже эта первая выставка охотно принята рядом средне- и северо-немецких городов, что и обеспечило ей турне до конца осени будущего года[109]. Импрессионизм (в соединении с peinture, особенно крепко осевший в Берлине); печальное упорство в изучении органичности и органического построения и, наконец, стремление к внешнему широкому декоратизму (наша «новая школа») — вот три элемента, из которых сложилась и в которых увязла бездушная «мюнхенская школа живописи». Композиция, ни к чему не стремящаяся, не вызванная никаким внутренним побуждением. Голые тела в пленэре без искания даже живописи. Лежащие на полуженщины пятками к зрителю, иногда со всклокоченной головою. Хлопающие крыльями гуси. Набеленные дамы на розовых фонах (серебро с розовым!). Скачущие из года в год через плетень красные охотники на пятнистых лошадях. Унылый звук толстой огромной трубы: Stuck, Stuck, Stuck! И наш новый и уже так надоевший нам тупой барабан: Putz, Putz, Putz![110]. Это искусство, эта наряженная под искусство, хорошо построенная, разукрашенная, мертвая, бесконечно мертвая кукла — вот чем заменили мюнхенские выставки живой, бьющийся, трепещущий, мечущийся дух!

«Мы исходим из той мысли, — говорится в циркуляре H. X. О. М., — что художник кроме впечатлений, получаемых от внешних явлений, непрерывно собирает в своем внутреннем мире переживания, что он хочет художественных форм, которые способны выразить взаимное действие и проникновение всех этих элементов, причем стремится освободить эти формы от всего случайного, чтобы сказать с особой силой только необходимое, т. е. он ищет того, что кратко называется художественным синтезом». В последнее время подобное стремление «замечается снова» и целью Общества является «объединение художеств во имя этой задачи»! Разумеется, несмотря на это заявление самого Общества, ему сейчас же было «поставлено на вид», что синтез — не есть нечто новое в искусстве. Какой страх перед новым! Подтвердить же этот принцип, высказать его снова, конечно, не только на словах, отвлечь глаз от смакования случайной игры красок и случайных прелестей форм, обратиться к почти засмеянному художественному содержанию, перевести центр тяжести с вопросов «как» (чисто технических) на вопрос «что» — такова хотя и не новая (и хорошо сейчас, что не новая), но нынче совсем особенно необходимая задача, взятая на себя — Новым Художественным Обществом.