Избравший ад: повесть из евангельских времен

Прежде, чем трактирщик успел осмыслить сказанное, Иуда вышел за дверь и скрылся в грозовом сумраке. Опомнившись, Киренеянин охнул, бросился за ним. Но Иуда словно растворился в пелене дождя.

* * *

По улицам бежали потоки грязной воды. Вымокший, взъерошенный, Иерусалим затих в ужасе от столь яростного гнева Божьего. Иуда стремительно шел по пустынным улицам. Искривленные нервным светом молний тени шарахались от него. Иуда почти бежал. Древние, пропитанные кровью мостовые жгли ему ноги. Хотелось скорее выйти за ворота, на вольный простор, где можно остаться наедине с Богом и самим собой. Не замедляя шага, он миновал храмовую площадь, в глаза бросился только прибиваемый к земле столб дыма от загашенных светильников и алтарей. Вот, наконец, улица, ведущая к Темничным воротам. Выйти на нее он не успел. Сзади раздались тяжелые шаги, смутно знакомый голос окликнул по имени. Иуда резко обернулся.

– Руфус?

– Да, снова я.

– Зачем?

– Наместник зовет. Он приказал спешно разыскивать тебя по всему городу.

– Напрасно! Я никуда не пойду. Передай наместнику, мне нечего ему сказать.

– Что?!

– Передай. Прибавь еще: отныне каждый сам должен решать и делать выбор. Прощай.

Он быстро пошел прочь и скрылся за поворотом. Центурион плюнул в досаде, колоритно выругался и заторопился обратно к Иродову Дворцу.

* * *

Гроза кончилась. Земля и город, умытые до блеска, сверкали в лучах предзакатного солнца тысячами разноцветных огней. Иуда медленно оглядел это великолепие красок.

– Ты как будто доволен, Господи?.. Знать бы, чем!

Он остановился на самой вершине высокого холма. Дальше идти было некуда.

Закат стремительно угасал. Природу охватило безмолвие.

Иуда еще раз огляделся. Город простирался перед ним. Огромный, равнодушный, с горделивой громадой Храма, он жил привычной праздничной жизнью, уже забыв о незадачливом проповеднике, чье истерзанное тело полчаса назад было предано земле сердобольным богачом. Иуда отвернулся, чтобы не видеть этого золотого сияния, его взгляд упал на свежую зелень Гефсимании. Он отшатнулся, закрыл глаза.

– Я понял, – склонив голову, прошептал он. – Я не заставлю себя ждать.

Солнце подкатилось к самой кромке холмов, стало кроваво-красным.

– Вот и все, Господи! Мой путь завершается здесь. Боже Правый, дозволь в последний раз обратиться к Тебе! Я знаю, что обречен на вечное проклятие. Я никогда не просил у Тебя милости, но теперь, в смертный час молю о ней – единственной! Там, на Голгофе он сказал мне, что прощает… Но, Боже мой! Молю тебя, позволь нам встретиться еще раз, хотя бы на несколько мгновений! Пусть потом вечные муки, но даруй мне эту встречу! Прошу тебя!

В закатной тишине его голос одиноко замер. Иуда уронил руки, мучительно скорчился.

– Господи! Как больно!.. Вот он ад – у меня в груди! Боже Праведный!.. Ты выбрал меня… Зачем? Мне казалось – я знаю, понял Твой замысел!.. Но как не разувериться в этом после… после того, что было? Они же… Господи! Ты видел их? Видел?!. И они… смогут понять? Боже правый! Твоя воля! Я не ропщу, нет! Только ответь, наконец, этого Ты хотел? Это должно было случиться? Ответь же! Не дай мне умереть в сомнениях!..

Тишина. Звуки таяли в закатном багрянце.

– Молчишь! Ты всегда молчишь! Почему?!. Господи! Всю жизнь я верил Тебе!.. Страдал, грешил, ошибался, но верил!.. Я верю и теперь, даже после того, что случилось! Зачем же Ты испытываешь мою веру в смертный час?.. Мне надо знать, Боже!..

Безмолвие влилось в сумерки, накрыло мир. Солнце угасало. Небеса стали далекими и холодными, в них заблестели искорки звезд. Иуда поднялся. В лицо ему багровым золотом полыхнули огни Иерусалима, ветер, прорвавшись сквозь тишину, донес звуки праздника. Рукоять ножа удобно легла в ладонь. Он медленно извлек клинок, тот засверкал рубиновым светом в последних лучах солнца. Иуда вздохнул полной грудью, последний раз оглядел уходящий во мрак мир.

– Ты снова молчишь… Тогда я иду, Господи! Теперь мне ничего не страшно! У меня слишком много вопросов к Тебе!

Клинок вошел в тело по самую рукоять. Удар был точен – прямо в сердце. Разжать руку он не уже не смог, упал навзничь, мертвой хваткой стиснув нож.

Громадная золотая луна неторопливо взобралась на небо и осветила вершину холма, на которой распростерлось безжизненное тело с запрокинутой головой, разметавшимися волосами. Странная, горькая полуулыбка навсегда замерла на его суровом лице, во взгляде, устремленном в небеса, навеки застыли вопрос и надежда.